Любовь Воронкова
Село Городище
Раисе совестно
Виктор очень скоро подружился с городищенскими ребятишками. В первый же свободный вечер, когда еще не погасла заря, а уже засветились первые звезды, он пришел к двум подружкам — Груне и Стеньке — на бревнышко под сиренью.
— Ну, девчата, как работали?
— Ничего... — сдержанно ответила Груня.
Груня сидела опустив глаза, а Стенька хихикала и пряталась за ее плечо.
— Небось грабли бросили, а сами за ягодами?
— Да, как же... А сено убирать кто будет?
— Ба! А вам-то что? Ваше дело — в куклы играть!
— Да, как же!.. А скотину чем кормить? Тогда и коровы подохнут...
— Ну и пусть!
Груня сердито подняла голову. Но, взглянув на Виктора, поняла, что он шутит, дразнит ее, и они оба засмеялись.
Женька увидел, что Виктор сидит с девчонками, и тут же присоседился к ним. Откуда-то взялся Козлик. Потом пришел и Ромашка. Раиса тоже хватилась брата, прибежала, оттеснила Груню и села в середочку между ней и Виктором. Женька стеснялся недолго.
— Ты гвардеец?
— Гвардеец. А ты по чем узнал?
— Как по чем? А значок-то?
— Молодец. Понимаешь.
— А медаль у тебя за что?
— За отвагу. За то, что когда немец на меня пикировал, я от своего орудия не отошел. Он в меня бомбы бросал, а я в него стрелял. Одного сшиб. Другого сшиб. А третий притрафился — и в мою батарею. Как бахнул — так вся батарея и разлетелась. И я сам на воздух поднялся — думал, конец. Да вот отлежался в госпитале, ничего. Поеду скоро опять добивать фашистов!
И едва Виктор умолк, на него, как горох, посыпались вопросы:
— А как же ты взлетел-то?
— А шибко тебя об землю ударило?
— Сам встал или потащили тебя?
— А страшно было?
И Виктор не отмахнулся, как дядя Сергей. Он рассказывал долго, подробно...
Когда завыла над головой бомба, он уж знал, что ударит сейчас в его расчет. Это была страшная минута. Но он все-таки стоял у орудия и стрелял, и его бойцы стреляли.
Когда бомба ударила, его вдруг подхватило, перекинуло через орудие и швырнуло на землю... И показалось ему, что у него нет ног — совсем он их не чувствовал... Приподнялся на руках: хоть и нет ног, а отползать надо. И потащился на руках... Протащился сколько мог да и упал. Тут подбежал санитар:
— Где больно? Куда ударило?
— Не знаю. Посмотри ноги...
Ну, оказалось, ничего. Цел остался. Ноги только онемели. Полежал в госпитале — отошел...
Долго сидели ребятишки, пока не вышла Грунина мать и не позвала ее домой. Тут и Виктор спохватился:
— Ну, я пойду к девчатам, а вы — марш по домам!
— А завтра еще придешь?
— Обязательно!
И когда он, насвистывая песенку, пошел к девушкам на канавку под березами, ребятам казалось, что он от них и не уезжал никогда — свой, городищенский, Виктор Цветков.
Они вспомнили, как Виктор, бывало, водил лошадей в ночное, как он однажды разогнал жеребца да и слетел с него среди деревни. Девчонки тогда совсем его засмеяли!
Вспомнили, как с черной клеенчатой сумкой бегал Витька Цветков в школу... А потом ушел учиться в район, в десятилетку... Тут уж его стали редко видеть, только по воскресеньям. Пробежит по деревне на лыжах — и нет его. Но лишь растает, бывало, снег, лишь обсохнет земля — в первый же праздник с утра появляется Виктор на зеленом выгоне с футбольным мячом. И вот уж тогда крик стоит, вот уж бой идет на выгоне! Азартная команда была!..
И вспомнили они городищенских ребят, ушедших на войну: Кольку Миронова, убитого под Ржевом, старшего Ромашкина брата Ваню, пропавшего без вести... Вспомнили кудрявого Ганю Горелкина, Ваську Жучка, плясуна и забияку, Павлика Лукошкина, румяного и тихого, как самая тихая девушка... Сражаются они на разных фронтах. Изредка то от одного, то от другого залетает в Городище письмецо.
А Виктор, уходя от ребятишек, и сам как-то неясно понимал, где его товарищи: там ли, под березами, или тут, на бревнышке. Ему показалось, что совсем недавно он сам был вот такой же загорелый парнишка в подсученных штанах, с вихром на макушке.
Виктор часто рассказывал ребятам о войне. О тяжких боях, когда орудия грохотали по многу часов подряд и снаряды рвались, как бешеные, и не давали носа высунуть наружу... О том, как иногда суток по десять не видели крыши пад головой, спали прямо на снегу и костров не разводили, чтобы не выдать себя врагу...
О дальних переходах рассказывал, о том, как, смертельно усталые, шли они в весеннюю распутицу по колено в снеговой воде.
Рассказал им, как он подорвал два танка у генерала Гудериана. А потом прямо под носом у врагов, замаскированный, пробрался к мосту и взорвал его. Немцы к реке подходят, а мост кверху летит!
Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.
— Виктор, а воевать страшно?
— Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идет, об этом не думаешь.
— Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!
— А почему большую? Ловчее под нее прятаться?
— О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как следует. Вот здорово такая бьет, наверно, а?
— А «катюшу» не хочешь?
У Женьки даже дух захватило:
— О! Кабы мне «катюшу» дали — я бы их засыпал! День и ночь палил бы!
А Раиса гордилась. И так важно держалась, будто не Виктор, а она подбила Гудериановы танки, будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия под вражеским огнем.
И когда Груня звала ее на работу, она не упускала случая, чтобы сказать:
— А что ты хозяйничаешь? Что твой отец председатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана победил!
Виктор не обманул ребят — пришел к ним на покос. Было очень жарко, всех разморило, сено было душное и тяжелое — долговязая лесная трава. Но когда увидели, что идет к ним Виктор со своими большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили, загомонили, как птичий выводок.
— А ну-ка, дай я охапочку наберу!
Виктор размахнулся граблями, чуть не целую скирдушку пригреб к ноге, подпял охапку выше головы и понес... Сразу четверть лужайки опустела.
— Вот так охапочка! — засмеялась Стенька и присела от смеха. — Вот так охапочка!
— Скорей вал заваливайте, — кричала Груня, торопливо работая граблями, — скорей! А то Виктору набирать нечего!
Ребята все сразу со смехом бросились заваливать сено. А Виктор подошел, взмахнул граблями раз, другой, третий — и опять весь вал загреб и понес в скирдушку.
— Скорей! — снова закричала Груня.
И снова, толкаясь и смеясь, торопились заваливать...
Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и торчал кверху — словно его корова со лба лизнула. Но зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.
— Во как! Будто ветром подмело!
— А вы, как я погляжу, работать умеете, — сказал Виктор. — Ничего, проворные!
— А то как же! — отозвалась Стенька. — А то разве не умеем!
— Еще и не такие работы делали, — вытирая лицо подолом рубахи, прогудел Ромашка. — Мы весной поле под овес заступами вскапывали... А это что!.. Гулянки!..
— Заступами под овес, — задумчиво повторил Виктор. — Да... Это, пожалуй, не легче, чем нам на фронте...
Карие глаза его вдруг стали ласковыми.
— Ах, ребятишки, — сказал он, — вы еще и не знаете, какие вы большие герои!
Раиса только фыркнула:
— Герои! С граблями да с лопатами!
Виктор посмотрел на нее неодобрительно:
— А ты думаешь, что герои только с винтовками да с пулеметами и бывают?.. Ну, а что ж тот овес — уродился? — спросил Виктор.
— А пойдемте посмотрим! — живо ответила ему Груня. — Поле недалеко!
Женька подскочил:
— Пойдемте! И то, давно на том поле не были!
— А что там смотреть? — лениво сказала Раиса. — Тащиться туда!.. Ну, овес и овес — чего интересного?
— Тебе, конечно, смотреть неинтересно! — сказал Ромашка. — Ты поле не копала, так чего ж тебе на овес смотреть?
— Как это не копала? — задористо начала Раиса, но слегка покраснела и умолкла.
Виктор с удивлением поглядел на нее.
— Немного, — продолжала она, — но все-таки...
— Ну, пойдемте, пойдемте! — закричала Стенька. — А то скоро сено сгребать.
И все нестройной гурьбой пошли на поле.
Овес был недалеко, на бугре за деревней. Еще издали видно было, как блестит и переливается овсяное поле, как идут по полю медленные серебристые волны. А когда подошли ближе, овес встал перед ними густой синеватой стеной, и тяжелые чеканные кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.
— Вот это овес! — закричал Женька. — Вот так богатырский овес! Это все потому, что я копал да разные слова приговаривал: «Уродись ты, овес, чтобы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше елок и берез!..» Вот он и вырос!
— Приговаривал! А что ж мы не слышали?
— А я шепотом!
— Вот теперь и лошади сыты будут, — негромко сказал Ромашка.
— А как руки болели тогда, — вспомнил Козлик, — даже плечи не разогнешь!
Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого отдельно. И спросил как бы про себя:
— Болели?
— О, еще как! — тихо сказала Груня.
— «О, еще как»! — засмеялся Женька. — А все, бывало, не сознавалась!
Груня засмеялась тоже:
— А мне и нельзя сознаваться — я ведь бригадир!
— Ты бригадир? — удивился Виктор. — Как же я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, бригадир — Ромашка. Я даже и не спрашивал!
Виктор глядел на Груню и как-то еще не верил. Эта тихая тоненькая девочка несет такую трудную заботу и справляется.
— Но ведь ты же и сама работаешь?
— А как же! Я еще всех больше работать должна. Ведь на бригадира-то все смотрят!
— У вас, значит, и трудовые книжки есть?
— А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. — Груня легонько хлопнула по своему туго набитому карману. — Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же, в поле, записывать. А то забуду еще.
— А ну, покажи мне ваши книжки! — Виктор протянул к пей руку. — Покажи, покажи!
Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать между ним и Груней. Но Груня уже отколола булавку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору стопочку маленьких учетных книжек:
— Вот. Все здесь!
Виктор не торопясь просмотрел книжки и особенно внимательно просмотрел Раисину книжку, всю перелистал.
Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальцами шуршащую овсяную кисть.
Виктор отдал книжки Груне:
— На, убери. Молодец, бригадир!
А потом повернулся к сестре. И никакой ласки, никакой улыбки не было у него в глазах.
— Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем. Хоть бы ты подруг постыдилась.
Раиса не подняла головы, не подняла глаз. Она покраснела до бровей и, закусив губу, резким движением обрывала овсяные зерна.
«Вот тебе! — подумала Груня. — Это тебе за все!»
Но тут же ей стало жалко Раису.
— Вы ее не ругайте, — сказала Груня, — она теперь лучше работает... Она привыкает...
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.
— Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! — шепнула Груне Стенька. — Прямо сквозь землю провалилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.