Село Городище

Пасмурный денек

Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша — из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашептывал что-то... И под этот шепот сами собой смыкались ресницы и набегали теплые сны... Вот идет Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:

— Все льет и льет... Надо бы подождать косить... Трава погниет...

— Пожалуй, завтра народ в лес направлю... — Это отец говорит.

А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.

Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:

— Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась... Как мост над овражком. Вот бы осилить!

— Позови Настасью Звонкову — поможет.

Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:

— Дядя Сергей... ты спишь?

— Сплю.

— Спишь, а разговариваешь?

— А ты чего скребешься?

— Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть... Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду... Мне хочется эту елку поглядеть, как она — будто мост... Дядя Сергей, ладно?

Ответом был только глубокий сонный вздох.

«Все равно поеду, — подумала Груня и поглубже забилась в сено. — Только бы дождик перестал немножко...»

К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.

— Ты куда это? — спросил дядя Сергей. — Уж не в лес ли?

— В лес!

Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.

— Тугой хомут... А на чем поедешь?

— С тобой.

— На колесе?

— Да я уж примощусь!

— Ну мостись.

Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.

— Эй ты, Серый! Не кидайся!

Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:

— Но, но, не бойсь! Давай, давай!

Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.

Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заиыряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт — в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.

Груня смотрела но сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.

Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла — повалили дерево.

— Наши?

— Да.

Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.

И Груня увидела елку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а ее корневище вывернулось и поднялось над землей, словно огромная ступня.

Дядя Сергей остановил лошадь.

Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.

— Ромашка! — крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. — Эй!

— Эй!

Груня обрадовалась. И правда — Ромашка!

— Ступай скажи матери, что я приехал!

— Сейчас!

Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка. Груня похлопала рукой по стволу лежащей елки.

— Дядя Сергей, а мне что делать?

— А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.

Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья.

Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и все так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать ее жесткой хвоей.

По мягкому моху неслышно подошла тетка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.

— Давай корень отрежем, — сказал дядя Сергей.

Тетка Настасья молча подняла и поставила пилу на ствол елки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила сначала коротко махнула по стволу раз, другой, словно пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно, ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят двое сильных, умелых людей, у которых даже самая тяжелая работа в руках поет.

Они работали молча. Лишь иногда бросали друг другу короткие, отрывистые фразы:

— Сергей, спина-то не болит?

— Ничего, потерпим.

— Может, отдохнешь?

— Распилим — отдохнем.

Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подошла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.

— Что, слепни заели?

Груня сломила густую осиновую ветку и принялась размахивать ею, отгоняя слепней.

— Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!

Груня живо обернулась. Из осинника вышел Ромашка. Он был в отцовском пиджаке, карманы висели где-то возле колен, а рукава были завернуты. Мокрая кепка была сдвинута на затылок, и над крутым лбом торчали потемневшие от влаги вихры.

Ромашка подошел к лошади и с размаху хлопнул ладонью по ее груди.

— Смотри, — сказал он Груне, раскрывая ладонь, — во какие припиявились — вся рука в крови!

Огромные, головастые, слепни лежали у него на ладони. Он сбросил их, вытер об траву руку, но уже не отошел от Серого. Он хлопал его то по брюху, то по ногам, то по груди.

— У-у, кровопийцы!.. Гудят, как «мессершмитты» какие!

— Ромашка, — взмахивая хворостиной, кричала Груня, — куда ты под самые ноги-то лезешь? Ударит ведь!

— «Ударит»! Дурак он, что ли?

Чаще-чаще запела, зазвенела пила и примолкла. И в тот же момент с глухим стуком упал в траву отпиленный конец ствола.

— Отдохни, — сказала тетка Настасья.

— Надо, — улыбнулся дядя Сергей и сверкнул зубами. — Порченый конь шибко не бежит!

Он сел на пенек и стал свертывать цигарку. Тетка Настасья взяла топор и принялась счищать с бревен жесткую лилова-то-серую кору. Свежий срез, светлый и круглый, глядел сквозь зелень, как луна.

— Во какую распилили! — сказала Груня.

Она присела недалеко от дяди Сергея и уставилась на него, встревоженная своими мыслями.

— Дядя Сергей, а что мне подумалось...

— Что же?

— Дядя Сергей... Вот мы землю копаем... Лес возим... Строимся... А ведь война-то еще не кончилась?

— Ну и что?

— Ну, а вдруг немец обратно придет?

У дяди Сергея слегка сдвинулись брови:

— Никогда!

Дядя старательно притушил окурок, встал и, разминая больное плечо, снова взялся за пилу.

— Что ж я сижу? — спохватилась Груня. — Хоть щепок набрать!

Из лесу шли пешком. Серый, покачивая головой, крепко упираясь ногами, тащил тяжелые бревна. Солнце прорывалось сквозь поредевшие облака, падало желтыми пятнами на ухабистую дорогу, на жесткую лесную траву — там острым огоньком вспыхнула росинка на листке, там засветилась янтарная головка бубенчика... Груня шла с охапкой щепок в фартуке, напевала что-то и весело поглядывала кругом.