Хорошо, когда улыбаются

Глава 2. Что же было утром?

А утром было вот что.

Серёжка стоял в комнате у открытого окна на своём втором этаже и разговаривал с мальчишкой во дворе. Мальчишка перекидывал из одной руки в другую красно-синий резиновый мяч.

- Хочешь, я дворовую футбольную команду организую? - кричал ему Серёжка. - Тебя вратарем! Только мяч надо настоящий. Футбольный. Всё дело за мячом. А я - пожалуйста! Хоть сейчас.

И только успел Серёжка произнести эти слова, как вдруг что-то завыло, засвистело, запыхтело и прямо на Серёжку с такой силищей дунуло, что он на ногах не удержался, отлетел от окна, плюхнулся на диван. И вдруг в окне увидел… лицо. Такое огромное, что оно заняло всё окно. Лицо было живое, сердитое. Насупленные брови всё ближе и ближе придвигались одна к другой, вот-вот сольются в прямую линию. И только морщинка-ложбинка на лбу, которая лежит между ними, не даёт бровям слиться. И чем ближе сходились брови, тем сердитей сверкали глаза, раздувались ноздри и оттопыривались губы. Взлохмаченные волосы шевелились, словно живые. Были они какие-то белые, даже слегка голубоватые, воздушные. Глаза ярко-синие и прозрачные впились в Серёжку, пригвоздив его к дивану. Толстые губы зашевелились и вдруг зло выговорили:

- Опять слова на меня бросаешь?

- Я?.. - залепетал в страхе Серёжка. - Н-на в-вас? Бр-росаю?

- На меня! - грозно сказали губы. - На Ветер-рр! Уфф!

Голубоватые волосы зашевелились сильнее, щёки надулись, вот-вот лопнут. Серёжка догадался - это было лицо Ветра. Самого Ветра.

- Уфф! Уфф! Уфф!

И на Серёжку обрушился настоящий шквал. Серёжка зажмурился, закрыл лицо руками. Ему казалось, что сейчас, вот сейчас он вместе с диваном поднимется в воздух и унесётся неизвестно куда.

Но они с диваном никуда не унеслись, потому что диван стоял у стены, а стена была очень толстая, кирпичная, неподвижная. Она никуда не пустила диван с Серёжкой. Она даже не зашаталась, эта каменная стена, такая она была сильная.

Постепенно шквал затих, и Серёжка осторожно, с опаской открыл глаза. Ветер был ещё здесь, в окне. Но щёки уже сильно не раздувал. Он тяжело дышал, устал, видимо.

- Уфф, - и Серёжку с головы до ног обдаёт холодом, - уфф, - снова обдаёт, - уфф, - снова. Тело покрылось гусиной кожей. А может, это не от холода гусиная кожа, кто знает.

- Ду-уффмаешь, мне легко-о с твоими словами по свету-уфф летать? - опять заговорили губы. - Слова вес имеют, они нелёгкие. Крылья-то мне и не поднять. Уфф-стаю быстро.

По тяжёлому дыханию Ветра чувствовалось, что он действительно устаёт. Но вот, видимо, немножко отдохнув здесь, в окне, Ветер стал дышать легче, свободнее. И лицо его подобрело. Он даже улыбнулся, видя, как дрожит от страха Серёжка.

- Преду-уфф-преждаю-уфф: если ещё бросишь на меня хоть слово, берегись. Отомщу-у!.. У-уфф!..

И Ветер вдруг улетел, будто растаял, будто его и не было вовсе. Снова ясное синее небо глядит в комнату. Только две половинки длинной шторы утянуты за окно. Ветер, наверно, хотел взять их с собой, но карниз, по которому эти шторы задвигаются и раздвигаются на кольцах, не пустил их от себя. Вот молодец карниз.

Серёжка встал, подошёл к окошку, втянул шторы назад в комнату, поглядел во двор. Мальчишки с красно-синим мячом не было. Всё тихо, спокойно, обыкновенно. Всё на своих местах.

"А может, ничего и не случилось вовсе? - подумал Серёжка, - может, мне всё приснилось? Сидел я на диване, сидел-сидел, да и клюнул носом? Ну, конечно, приснилось, разве на самом деле такое может быть? Не может. А шторы? Почему шторы были утянуты из комнаты во двор? Ну и что? Подумаешь - утянуты! Их обыкновенный ветер утянул, самый простой ветер, всегдашний, а совсем не тот, что… приснился.

И Серёжка успокоился. Поднял с пола промокашку, карандаш, "Пионерскую правду", которые скинул со стола обыкновенный ветер. А потом… А потом Серёжка забыл про этот свой чудной-пречудной сон.

Когда Серёжку отшвырнуло к стене, он понял, что всё было наяву. На самом деле. От страха он даже забыл зажмуриться, так и замер. Взгляд прилип к окну и не мог от него оторваться. А в окне… а в окне было… то лицо. Брови вот-вот сольются в одну прямую линию, и только морщинка-ложбинка на лбу, которая лежит между ними, не даёт бровям сойтись. Лицо ещё сердитее, чем тогда утром.

Серёжка вспомнил, как Ветер говорил ему:

- Преду-уфф-преждаю-уфф: если ещё бросишь на меня хоть слово, берегись. Отомщу-у-у!..

А ведь он, Серёжка, бросил. Вот только сейчас бросил. Ну разве это были не на Ветер слова, когда он сказал, что в один день сто полезных дел сделает? Конечно, на Ветер. Вот он и прилетел отомстить.

Ой, что же теперь будет? Что будет?

Лицо в окне свирепо сверкало глазами, раздувало ноздри, губы шевелились, вот-вот заговорят, но… ничего не говорили, будто не могли найти нужных слов.

В классе поднялось такое, что трудно передать словами. Всё завертелось, закружилось. Кто сидел, уже не мог встать, потому что Ветер словно намертво приклеил их к сиденьям. Кто стоял, уже не мог удержаться на ногах; Ветер откинул и прилепил кого к стене, кого к доске, кого к шкафу.

У Песни из рук он вырвал скрипичный ключ и зло швырнул его в окошко вверх ногами, вниз головой. Вдогонку ему послал все капроновые банты, все носовые платки, тряпку, стенгазету, график дежурства по уборке класса, что-то ещё (что именно, никто сразу не мог разглядеть) и… наконец, вылетел за этими вещами сам.

…Ребята не так скоро, как первый раз, пришли в себя. Но вот они оглядываются, ощупывают себя. Живы ли? Живы. Целы ли? Целы. О-ох! О-ой! Ай-ай-ай! Кто руку трёт, кто ногу, кто бок, а кто все сразу.

Вдруг какой-то писк за окнами, будто две девчонки просят о чём-то. У одной голосок потолще, у другой - потоньше. Но каждая пищит как-то очень монотонно, на одной ноте.

Ребята взглянули в окно и увидели на фоне голубого неба две чёрные удаляющиеся нотки. Их нёс Ветер. Они перевёртывались в воздухе через головы, размахивали тонкими чёрными хвостиками и отчаянно пищали.

Галка Палкина, то есть сейчас она была не Галка Палкина, а Песня, взглянула на своё измятое платье и ахнула. На нём не хватало двух нот. Там, где ещё недавно жили эти нотки, сейчас были пустые места.

А нотки улетали всё дальше и дальше. Вот их уже и не видно на фоне голубого неба. Вот и голосов уже совсем не слышно.

Галка Палкина пришла в отчаянье. Пока ещё только одна она поняла, что случилось, потому что она сейчас была не Галка Палкина, а Песня. Ребята, даже те, что увидели пустые места на её разлинованном платье, ещё ничего не поняли. И Эдуард Егоров ничего не понял.

Когда все немного пришли в себя, расселись по партам, успокоились, он опять стал к ним спиной, а к участникам концерта лицом и аккордеоном, и сказал своё привычное: "Внимание! Приготовились!"

И через несколько секунд в классе грянула песня - "В лесу родилась ёлочка". Почему эта песня родилась в классе сейчас, ранней осенью, когда ещё цвели цветы, непонятно. Может быть, Эдуард Егоров хотел охватить в своём концерте все времена года? Может быть. Но главное было не в этом. Главное было в том, что все сразу заулыбались, всем захотелось петь эту песню, такая она была знакомая-презнакомая, родная-преродная.

"В лесу родилась ёлочка, - весело пели девчата, перекрывая голосистый аккордеон Эдуарда Егорова, - в лесу она…" И вдруг случилось совершенно неожиданное. Ведь после слов "в лесу она" нужно было петь "росла" и дальше о том, как она "зимой и летом стройная, весёлая была". Но этого не получилось. Девчата спели "в лесу она" и больше ничего спеть не могли. В классе воцарилась странная, удивительная тишина.

И даже сейчас никто ничего не понял, кроме Галки Палкиной, потому что она была не Галка Палкина, а Песня. Ребята подумали, что у девчонок, которые участвовали в концерте, просто голоса сорвались. У всех сразу на одной и той же ноте. А что, разве такого не может быть? Может.

Эдуард Егоров строго посмотрел на девчат и растерянно на свой аккордеон (ведь и он замолчал как раз на том же самом месте, где и девчата). Потом, чтобы ободрить хор, Эдуард Егоров весёлым голосом сказал: "Начинаем сначала. Внимание! Приготовились!" И через несколько секунд в классе опять грянула песня "В лесу родилась ёлочка". Но как только голоса дошли до слова "росла", на класс опять навалилась страшная тишина.

Поющим девчатам и Эдуарду Егорову показалось, что они шли-шли и вдруг споткнулись об эту тишину, что они, как о толстую стену, лбами об неё ударились, такая это была тишина. Все стояли удивлённые, растерянные и ничего не могли понять.

И вдруг запел сам Эдуард Егоров. Он вообще никогда в жизни не пел. У него совсем не было певческого голоса. Он только играл на аккордеоне. А тут запел с отчаянья. Один. Среди тишины. Из горла вырывались какие-то смешные звуки, будто блеял баран. Блеял он очень правильно, то есть мотив песни был точно сохранён. Но как только Эдуард Егоров дошёл до слова "росла", блеяние оборвалось, будто его ножницами обрезали.

Ребята повскакали с парт. Что такое? Что случилось с "Ёлочкой"?. Почему она не поётся?

И вдруг Галка Палкина, то есть не Галка Палкина, а Песня, закричала на весь класс:

- Не пойте! Всё равно ничего не получится!

Лицо у Песни было мокрое, заплаканное. Песня всё время тёрла нос, и от этого он был уже красный.

- Почему не получится? - удивились ребята.

Песня шмыгнула красным носом и объяснила:

- Потому что дальше в песне идут те ноты, которых нет.

- Как нет?

- Те, которые унёс Ветер. - Песня всхлипнула, глянула в окно, где на фоне голубого неба давно уже не было видно улетающих нот, и разревелась в голос. Ревела она на других нотах, потому что если бы хотела зареветь на тех, которые улетели, у неё ничего не получилось бы.

Ребята притихли. Значит, теперь "Ёлочку" не споёшь?

- Разве только "Ёлочку"? - всхлипывала Песня. - Теперь ничего не споёшь, ничего не сыграешь. Вся музыка кончилась.

- Как вся?

- А так. Разве можно что-нибудь сыграть, если двух нот нет?

- Так ведь только двух!

- А их всего "до, ре, ми, фа, соль, ля, си", и всё! - и Песня разревелась ещё пуще.

- Вот красота! - захлопал в ладоши докладчик. - Ребята, это же замечательно! Теперь ни у кого двоек не будет по пению. Урра! А как успеваемость в классе поднимется! - и он в уме уже стал что-то на что-то делить.

И ещё одна девчонка, у которой не ладилось с пением, пискнула "ура". На кармане белого фартука у этой девчонки сидело чернильное пятно, которое она всё время прикрывала рукой. А сейчас забыла и про пятно и про руку, когда запищала "ура", и оно стало ужасно видно.

Но на этих двух учеников, которые крикнули "ура", вдруг обрушился Эдуард Егоров. Он был очень тихий парень, этот Эдуард Егоров, а тут вдруг разбушевался.

…Что же теперь будет на белом свете?