Любовь Воронкова
В глуби веков
Смерть Пармениона
Этим не закончилась черная полоса жизни. Македоняне вспомнили про Линкестийца. Три года царь возил его за собой в оковах. Но все откладывал казнь — не то жалея Антипатра, не то опасаясь его мести, ведь Линкестиец был его зятем.
Возбужденное войско еще волновалось, когда выступил Аттарий, тот самый Аттарий, что привел на суд Филоту.
— А почему ты щадишь Линкестийца, царь? — крикнул он. — Пусть оправдается или пусть умрет!
Александр и сам понимал, что дело Линкестийца пора закончить.
— Приведите Линкестийца!
Никто не узнал молодого, блестящего царского этера. Полуголый, истощенный, заросший бородой человек стоял перед затихшим войском. Он горбился, у него не было сил стоять прямо, цепи оттягивали ему руки. Увидев Александра, он вздрогнул и попятился. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу.
— Говори, — сказал царь, — оправдайся перед лицом войска. Я даю тебе эту возможность, которой ты, уличенный в злодеянии, не достоин. Оправдайся, если сможешь!
Три года Линкестиец ждал этого дня. Три года обдумывал речь, которую он произнесет, если его будут судить. Эта страстно жданная минута наступила.
Линкестиец поднял голову.
— Я первый назвал тебя царем, Александр...
— Но ты первый и предал меня!
Линкестиец обернулся к войску. Перед ним стояла толпа вооруженных людей, разъяренная, настороженная, глаза их — как острия мечей, направленных на него... И вдруг он почувствовал, что не может произнести ни слова.
— Ну говори, оправдывайся!
Линкестиец сделал отчаянное усилие — от его слов сейчас зависит не только свобода, но и жизнь! — вздохнул, подавил подступившее рыдание, пробормотал что-то... Но так ничего и не смог сказать, он забыл все, что хотел сказать.
— Совесть не дает ему солгать! — раздались голоса.
— Ему нечего сказать!
— Изменник!
Линкестийца убили.
Войско совершило свой суровый суд. Однако во дворце не наступило спокойствие. Филоту казнили, но остался в живых его отец Парменион...
Парменион ничего не предпринимал против царя. Обвинений ему предъявить было невозможно — их не было. Было только перехваченное письмо, и в нем туманные строчки, внушавшие подозрение.
«Сначала позаботьтесь о себе, — писал Парменион своим сыновьям Филоте и Никанору, — затем о своих; так мы достигнем желаемого».
Было еще признание Филоты, быть может вынужденное.
Но и Александр, и ближайшие его друзья и советники понимали, что Парменион, лишившись своего последнего сына, никогда не забудет и не простит этой утраты. Кто поручится, что он теперь не поднимет против царя доверенное ему войско? И разве не замышлял он уже и раньше, по словам Филоты, убить Александра, договариваясь с Гегелохом?
— Измену надо уничтожить с корнем, — сказал на тайном совете Кратер, — иначе будут тяжелые последствия.
Все согласились с Кратером. Кратер высказал то, что царь и сам уже считал неизбежным.
— Пусть будет так, — сказал Александр, утверждая смертный приговор Пармениону, человеку, который уже давно тяготил его и мешал ему.
На рассвете, когда небо чуть позеленело на востоке, из лагеря выступил отряд арабских всадников на быстроходных дромадерах. Дромадеры бежали длинным шагом, почти не останавливаясь, в сторону Мидии, опережая самые быстрые вести, которые могли прибыть туда из лагеря царя.
Возле Экбатан, когда уже никто не мог ни подстеречь, ни остановить их, всадники сбросили белые арабские бурнусы. И уже в своих македонских одеждах въехали в город.
Стояли ясные, безветренные дни. В такие дни отчетливо видны очертания гор и леса, косматым плащом спадающие по склонам. В такие дни хорошо дышится, душа освежается бодростью, и человек чувствует себя почти бессмертным.
В такие дни Парменион любил бродить в садах старого дворца мидийских и персидских царей. Все было дано для счастья — тишина, безопасность, роскошь дворцовых покоев, прелесть мидийской природы, слава, известность, почитание, власть...
Но Парменион был печален.
Это была печаль о погибших сыновьях. Двое сыновей его умерли... Оба молодые... Их ждала жизнь, полная славы, а они умерли даже не в бою — Гектор утонул в Ниле, Никанор умер от болезни. Остался один Филота, его опора, его гордость...
Это была печаль старости, которую он здесь, в Экбатанах, начал отчетливо и болезненно ощущать. Ни красота женщин, ни богатство, ни разгульные пиры, похожие на те, что шумели при царе Филиппе, не волновали его. Как много отнимает старость у человека и как мало дает взамен! Что она дает? Спокойствие чувств, равное холодному безразличию. Груз воспоминаний, тяготящий сердце. Боль неотомщенных и непрощенных обид... Его все забыли. Молодым не нужны старики.
Парменион присел на каменную, согретую солнцем скамью. Прекрасная лиственница раскинула над ним светлую шелковую хвою, пропуская рассеянный солнечный свет.
...А старики молодым очень нужны, молодые сами не понимают этого. Для совета, продиктованного жизненным опытом, для помощи, для руководства...
Впрочем, может быть, это кому-нибудь и нужно. Но не царю Александру. Много непонятного делает этот своенравный человек, много бессмысленного и ненужного.
«Ну, давай разберемся, — сказал Парменион, обращаясь к самому себе: старые, одинокие люди часто разговаривают сами с собою, — давай разберемся. Зачем нам строить мосты и дороги в земле варваров? Зачем устраивать больницы и академии? Зачем чинить плотины и каналы в Египте? Зачем строить Александрии по всей азиатской стране? Что сказал бы царь Филипп, видя, как неразумно его сын растрачивает огромные сокровища и силы македонской армии! Не спорю, он умеет побеждать. Он захватывает города один за другим. Но как часто случается, что он ради ничтожного чертежа на карте гонит войско в самые неприступные места! А зачем? Видите ли, ему надо знать, что там находится! Ах, царь Филипп, почему ты умер так рано!»
«Видишь ли, Парменион, — отозвался царь Филипп, — я бы не смог совершить того, что совершает Александр...»
Царь Филипп сидел с ним рядом на каменной скамье. Солнечный свет, рассеянный нежной хвоей лиственницы, падал на его кудрявую голову и широкие плечи.
«А кому это нужно, царь, кому нужно то, что делает Александр?»
«Будущим поколениям, Парменион. Александр завоевывает новые земли для нашей бедной маленькой Македонии и для городов великой Эллады, которые вечно сидят без хлеба. Он налаживает торговые пути, которые позволят купцам свободно провозить товары по всем странам. В городах, которые он строит по всей Азии, будут жить наши македоняне! Подумай: мы с тобой властвовали только над какими-то полудикими племенами варваров, а наши потомки будут властвовать над всем миром!»
«Над всем миром»! Филипп, ты подумай сам, может ли один человек, даже самый великий, править всем миром? Каждый народ хранит веру своих отцов, свои обычаи. Каждый народ любит свою родину и будет всегда стремиться сбросить нашу власть. Мы можем захватить весь мир, но не сможем удержать. Честолюбие Александра стало его безумием. Ведь и Антипатр держится тех же убеждений, что и я, а мы оба, и Антипатр и я, твои старые боевые друзья, Филипп, мы всегда были преданы твоему дому. Однако согласиться с неистовыми и неразумными устремлениями Александра я не могу, Филипп!»
«Уж не думаешь ли ты изменить ему, Парменион?»
«Я никогда не изменял своим царям. Однако если царь вершит дела, несогласные с моим разумом, легко ли мне подчиняться ему, Филипп? Я еще могу держать копье в руке, я могу командовать армией... Разве мало я одержал побед в жизни? Разве я не могу побеждать и теперь? А я вот сижу здесь, сторожу сокровища. Правильно он поступает, по-твоему?»
«Будь мудрым, Парменион. Видно, пришло наше время уходить с дороги и не мешать молодым... Пойдем, Парменион, пора! Пойдем, Парменион... Парменион!..»
Парменион вздрогнул, открыл глаза. Тонкая тень лиственницы лежала на скамье...
— Парменион!
Перед ним стоял начальник стражи. Парменион в замешательстве глядел на него, он еще слышал голос Филиппа.
— К тебе посланцы от царя Александра, Парменион.
Парменион очнулся.
— Они во дворце?
— Нет. Они идут сюда.
Четверо македонян в блестящих доспехах шли к нему по аллее. Парменион встал и пошел им навстречу. Солнце слепило ему глаза, и он не сразу узнал, кто явился к нему.
«Вспомнил-таки обо мне царь!.. — подумал он. — Но кто же это? Стратеги Мидии... Ситалк, Клеандр, Менид. Что им нужно от меня? А это — неужели Полидамант?»
Да, это он, его любимый военачальник и друг, который столько раз ходил с ним в сражение и столько раз стоял рядом с ним в самых жестоких боях...
— Полидамант! — Парменион в волнении протянул к нему слегка дрожащие руки. — Значит, еще любят меня боги, если они решили привести тебя ко мне!
Полидамант постарался улыбнуться, но кровь отхлынула от его лица и улыбки не получилось. Однако Парменион в своей радости ничего не замечал. Он так же сердечно приветствовал и остальных гостей, ласково повторяя их имена — Клеандр, Ситалк, Менид!..
— Как поживает царь? — спросил он. — Я давно уже не получал от него никаких известий!
— Ты узнаешь это из письма, — ответил Полидамант, подавая ему письмо, запечатанное печатью царского перстня.
Парменион тут же прочитал письмо.
— Царь готовит поход на арахозиев, — сказал он, задумчиво свертывая свиток. — Деятельный человек, он никогда не знает отдыха. Однако, достигнув столь большой славы, он должен беречь свою жизнь и не бросаться в битвы так безоглядно.
— Вот еще одно письмо тебе, Парменион, — вдруг потеряв голос, сказал Полидамант, подавая письмо, запечатанное перстнем Филоты, снятым с его мертвой руки.
Бледные, в красных веках глаза старого полководца осветились счастьем.
— От сына!
Парменион сломал печать. Свиток развернулся...
В это мгновение Клеандр ударил его мечом.
Парменион пошатнулся, не понимая, что произошло. Свет в его глазах погас. Он упал.
И тут же все остальные пронзили его, уже мертвого, своими мечами, выполняя волю царя.
Начальник стражи увидел это. С криком ужаса он побежал к войску, в лагерь.
— Пармениона убили! Измена! Убили Пармениона!
Воины, схватив оружие, хлынули к воротам сада, готовые растерзать убийц. Но подоспела вооруженная свита и заслонила посланцев царя. Воины трясли ворота, кричали, проклинали, угрожали, что разломают стены...
— Выдайте убийц!
— Кровь за кровь!
— Впустите сюда их военачальников! — приказал Клеандр.
Разъяренные воины вошли, сжимая в руках оружие. Полидамант поднял и показал им письмо с печатью царя. Это было письмо к войску.
Услышав, что царю угрожала измена, войны притихли и разошлись. Но не все. Осталась большая толпа над окровавленным телом старого полководца, с которым прошли столько земель и выдержали столько сражений...
— Позволь, Клеандр, хотя бы похоронить его!
— Нет, — отвечал Клеандр, — нельзя отдавать погребальных почестей изменнику.
Воинам уже стало известно, что Клеандр среди тех, кто принял начальство над войсками Пармениона. И они снова упрашивали его:
— Он так долго служил царю, Клеандр! Ему семьдесят лет, а он, как юноша, выполнял все приказания царя. Не лишай его последнего пристанища!
Клеандр боялся, что этим оскорбит царя. Но сердце его не выдержало — он разрешил похоронить Пармениона. И воины-македоняне, по македонскому обычаю, сложили своему полководцу высокий погребальный костер.
Как буря идет по лесу, так весть о том, что казнен за измену Филота и убит Парменион, пошла по войскам. Все родственники и друзья этой семьи с ужасом ждали ареста и смерти. По старому македонскому закону, все родственники изменника и люди, близкие ему, должны быть казнены, хотя бы сами они и были никак не причастны к злодеянию. Некоторые из родственников Пармениона тут же покончили с собой — все равно смерть, а может быть, и пытка. Многие из них в смятении и отчаянии бежали в горы. Лагерь волновался.
Александр, узнав об этом, вышел к войску:
— Пусть родственники и друзья Пармениона и Филоты остаются в лагере. Я должен был бы, по нашему македонскому закону, их казнить. Но я своей царской властью отменяю этот закон. Виновен только виновный. А виновные уже наказаны.
Буря в войсках улеглась. Родственники Пармениона вернулись в лагерь. Зреющее сопротивление было задушено, уничтожено, убито. Теперь Александр мог диктовать свою волю, и никто не смел прекословить ему.
