Любовь Воронкова

В глуби веков

Дожди

Ливни гремели день за днем. Изредка мощное солнце Индии, прорвавшись сквозь грозные черные тучи, пыталось опалить землю своим яростным зноем. Люди радовались, что могут согреться и обсушиться, но вскоре уже начинали изнемогать от беспощадной жары. И тут снова грохочущий гром сотрясал небо, и снова ливни обрушивались сплошным гремящим потоком, пронизанным белым зловещим блеском молний. Македонянам в часы ливней в их лагерных палатках казалось, что они на дне моря и неизвестно, как им всплыть наверх.

Шум и грохот непогоды мешал слушать. И тому, кто рассказывал, приходилось повышать голос.

— За рекой Гифасис¹ самые богатые земли, — голос старого индийца звучал восторженно, — там живут очень смелые люди. У них большие, хорошо возделанные поля, богатые урожаи. И нигде во всей Индии нет таких огромных и свирепых слонов, как у них. А слонов этих у них множество!

Александр слушал жадно и так же жадно расспрашивал: а какие там города? А какие еще реки за Гифасисом? А далеко ли до Ганга, о котором он слышал, что это — самая большая река? И правда ли, что Ганг впадает в Восточное море, где и находится край земли?

Индиец отвечал запутанно, туманно. Он больше говорил о красоте своей земли, о богатстве ее растительности, о животных, никогда не виданных македонянами.

— В Ганге есть крокодилы... Огромные.

— Крокодилы? Значит, Ганг где-то рядом с Нилом. Ведь Аристотель говорил, что их истоки близко друг от друга. В Ниле тоже есть крокодилы.

Эта ошибка Аристотеля дорого обошлась македонянам. Александр думал, что он дойдет до Ганга, а там и до истоков Нила, а по Нилу ему просто будет проплыть в Египет. Однако все оказалось неизмеримо труднее, и немало мук пришлось вынести, прежде чем македонское войско вернулось из Индии в Азию.

Александр уже видел этот полный неисчерпаемых чудес край. Он уже видел свитки с их описанием, составленные его историками и географами. Вот кончатся дожди, и он пойдет в глубь Индии, к Гангу.

— Но дожди не кончались — это было их время, время муссонов. Однако не останавливать же ему из-за дождя свой поход!

— В лагере невесело, Александр, — сказал Гефестион, когда царь отпустил индийца, — воины устали.

— «Устали»! А разве я не устал? Но я дам отдых. Пусть отдохнут несколько дней. Конечно, последнее время было особенно трудно: эти дожди, эти размытые дороги, эти реки, пришедшие в бешенство... Да еще и змеи в воде... Я все это понимаю, Гефестион.

— Александр, ты сам хорошо знаешь, что дело не в размытых дорогах и змеях в воде. Не хмурься, ты знаешь правду, только пытаешься закрыть на нее глаза.

Александр угрюмо молчал. Да, он знал правду, он знал, что в войске его давно идет разлад, что все слышнее голоса недовольных.

— Куда мы идем? Зачем? Ради чего мы терпим все эти мучения?

— Поход наш не имеет ни цели, ни смысла!

— Царю надо дойти до края света! А к чему нам этот край света? Чтобы сложить там свои кости?

Да, в последнее время македонянам приходилось трудно. Индийские раджи, через земли которых приходилось идти, не пропускали македонян, не сдавались на милость. Александр брал их города с боем, оставляя в них свои гарнизоны. Но как только его армия уходила дальше, в глубь Индии, покоренные раджи восставали, брались за оружие, уничтожали македонские гарнизоны.

Александру приходилось снова посылать своих военачальников с большими отрядами войска и снова покорять эти независимые племена, не желавшие терпеть рабства.

Осада большого города воинственных кафеев Сангалы была длительной и очень тяжелой. Кровавые битвы у ее стен, победа, полная ярости, жестокая расправа с побежденными... Это были мрачные, тяжелые дни даже для закаленного македонского войска.

А потом снова поход, бездорожье, переправы через реки, где приходилось бороться с бурным течением, где тонули суда, налетая на острые камни, словно клыки, торчащие под водой...

И все время дождь, ливень, проливень... Или нестерпимая, удушающая жара.

Измученная армия наконец подошла к реке. Это была река Гифасис.

— Теперь перейдем Гифасис, — стараясь ободрить воинов, говорил Александр, — а там прямо до Ганга. А за Гангом уж и край земли. И тогда — вся Ойкумена наша. Весь мир — наш. Вы слышите, македоняне? Весь мир! Границами нашего государства будут границы, которые бог назначил земле. А это не так уж мало!

Но воины угрюмо молчали, а военачальники тихо переговаривались между собой:

— Вот как! Теперь уже — весь мир. Сначала — только азиатское побережье. Потом — Персия, а теперь уже — весь мир!

— Пожалуй, это окажется гораздо дальше, чем мы ожидаем. Дорога недалека только что вышедшему в путь. И гораздо длиннее тому, кто уже прошел тысячи стадий. И прошел через битвы, неимоверные труды, болезни и лишения.

Дождь по-прежнему лил с небольшими передышками. Это утомляло больше, чем самые тяжелые походы. Это изводило душу тоской безысходности. Терпеливое, выносливое войско теряло терпение и душевные силы. Воины собирались по нескольку человек и говорили только об одном, потому что тоска у всех была одна и та же.

— Пора возвращаться домой, пора в Македонию. Что нам еще делать здесь, на краю земли? Надо уходить отсюда, пока еще нас носят ноги. Что мы найдем здесь — богатство?

— Да, нечего сказать, мы сильно разбогатели, победив весь мир! Что было — сожгли. Что осталось — износили. Поглядите друг на друга — как роскошно мы одеты!

Они горько смеялись, показывая свои рваные одежды, изношенные в битвах. Их македонские плащи превратились в лохмотья. Чтобы укрыться от холода, от снега, от дождей, они добывали какое-нибудь азиатское платье, а когда изнашивалось и оно, сооружали себе одежду из разных кусков...

И все чаще вздыхали:

— О Македония!

В это время царь объявил, чтобы войско готовилось к походу. Они пойдут дальше через реку Гифасис до Ганга.

И тут, впервые за все время тяжелого пути, войско громко зароптало. Военачальники один за другим стали являться к царю:

— Царь, воины отказываются идти дальше. Хотят домой.

— Как! — Александр был возмущен. — Даже если я сам поведу их?

— Да, царь. Даже если ты сам пойдешь рядом с ними. Они говорят, что больше не могут следовать за тобой. Ходят слухи, которые пугают их. Рассказывают, что река Ганг в тридцать две стадии шириной, а глубиной в сто оргий², — у них не хватит сил переправиться через такую реку. Рассказывают, что на том берегу Ганга стоит огромное войско, так что и земли под ним не видно, тысячи боевых колесниц, тысячи боевых слонов... А у наших воинов больше нет сил.

Александр отпустил военачальников. Он глубоко и тяжко задумался. Все рушится. Все гибнет. Если он не перейдет Ганга и повернет назад уже у самой цели, все, что он сделал, чего добился несказанными трудами, превратится в ничто. Ведь он так и не дошел до Океана³, до конца Ойкумены! Нет, это невозможно. Быть так близко от свершения мечты его жизни — и, не достигнув ее, уйти!

Нет, он сам поговорит с воинами. Сколько раз уже было так: войско падало духом и Александр своим красноречием снова поднимал воинов и в битвы, и в походы.

Он приказал созвать военачальников всего войска. Они явились один за другим — командиры конницы, командиры фаланг... Сквозь шум и гул ливня они входили в шатер и сбрасывали тяжелые, мокрые плащи у входа, — македоняне, персы, бактрийцы, согды, агрианы... Все они были хмуры и озабоченны.

Александр встал перед ними. На его откинутых со лба кудрях светилась царская диадема.

— Я вижу, македоняне и союзники, — сказал он, — что не с прежним боевым настроением пойдете вы со мной на опасную войну. Я и созвал вас, чтобы убедить вас идти со мной дальше или убедиться вашими доводами и повернуть обратно.

Если вы считаете, что все труды, понесенные нами, были напрасными и я, ваш полководец, заслуживаю только порицания, то мне сказать вам больше нечего. Но если вы вспомните, что мы добыли и побережье Срединного моря, и Египет, и Вавилон, и все азиатское царство персов и мидян и что Инд протекает теперь по нашей земле, то убедитесь, что сделано нами не мало.

И теперь, когда осталось только перейти Гифасис и дойти до Ганга, за которым уже близок и край Ойкумены, вы остановились. Если бы я сложил на вас все труды и опасности, а сам бы их и знать не знал! Но ведь труды и опасности я делю наравне с вами, и награды предоставлены всем... А когда мы вернемся отсюда в Азию, то, клянусь Зевсом, я отмерю каждому добра не по его чаяниям, а сверх, с избытком. И тех, кто пожелает вернуться домой, я отошлю в родную землю или отведу их сам. А тех, кто останется, я награжу так, что ушедшие будут им завидовать!

Речь Александра была горячей, взволнованной; в ней звучало в полный голос его страстное желание увлечь своих воинов дальше, чтобы закончить поход, как он задумал. Он ждал, что сейчас они закричат, чтобы он вел их к Гангу, что они пойдут за ним, за своим царем, всюду, куда он их поведет!.. Но военачальники стояли, понурив головы. Только шум ливня за стенами шатра был ему ответом. Александр ждал, все еще надеясь.

— Я жду. Что же вы молчите? Если у вас есть возражения — выскажите их!

Молчание.

— Я жду. Я хочу выслушать вас.

Молчание.

Наконец поднялся военачальник Кен. Он так же, как и все, боялся противоречить царю. Но не хотел и обманывать его ложной покорностью.

— Царь, я отвечу тебе. Я буду говорить не о нас: мы осыпаны почестями, мы поставлены выше других и мы готовы с тобой на все. Но я буду говорить о войске. И не для того, чтобы угодить войску, а думая о твоей пользе, царь, и о твоей безопасности. Тобой, царь, и теми, кто вместе с тобой ушел из дома, совершено много великих дел, поэтому-то, думается мне, теперь надо положить предел трудам и опасностям. Ты видишь сам, сколько нас, македонян, ушло вместе с тобой и сколько нас осталось... Одни погибли в боях, другие, уже не способные после ранений к военной службе, рассеялись по Азии. Еще больше умерло от болезней. Осталось немного, и у них уже нет прежних сил, а духом они устали еще больше. Все, у кого еще живы родители, тоскуют о них; тоскуют о женах и детях, тоскуют о своей родной земле... Мы выполнили все, что могли взять на себя смертные. Ты же хочешь своей победой осветить больше земель, чем освещает солнце. Это замысел, достойный твоего гения, но он не по нашим силам. Не веди воинов против их воли. Возвращайся сам на родину, повидайся с матерью, укрась наши храмы трофеями⁴. И тогда уже вновь снаряди поход. Другие македоняне и другие эллины пойдут за тобой — молодежь, полная сил, вместо обессиленных стариков. Они пойдут за тобой с особенной охотой, увидев, что твои старые воины ушли бедняками, а вернулись на родину богатыми и прославленными людьми. Тебе, ведущему такое войско, нечего бояться врагов. Но не испытывай и божества. Боги могут послать такую беду, от которой человеку остеречься невозможно.

Кен умолк. Невнятный говор прошел среди военачальников, и Александр слышал, что они одобряют Кена. Он увидел, что многие плачут, опустив голову и неловко утирая слезы загрубевшими руками.

Александр был горестно удивлен этой речью. Кен, его верный друг и соратник, который всегда был с ним рядом, готовый выполнить любой приказ царя... Он был рядом и в битве с трибаллами в дни ранней юности Александра, он был рядом и при Гранике, и при Иссе. Он штурмовал вместе с Александром Тир и сражался под Гавгамелами в центре фронта, где был опасно ранен стрелой... Он преследовал по приказу царя неуловимого Спитамена и сражался здесь, на Гидаспе...

И только теперь, на Гифасисе, когда почти вся Ойкумена у них в руках, когда можно властвовать над всем миром, — Кен отказался следовать за своим царем!

Александр понял, что он бессилен против непреклонного решения войска вернуться домой. И понял главное: не только потому что они хотят вернуться, что у них не стало сил, а потому, что они не верят в свою власть над всем миром и не видят смысла в дальнейшем походе.

Это убивало честолюбивые мечты Александра, убивало его душу.

Ночь была тяжелой. Александр не мог спать — все в нем дрожало от возмущения, от обиды, от того, что уходит из рук то, что казалось таким уже возможным... Он не знал, какая огромная земля лежит за Гангом и что вовсе не так близок тот таинственный берег туманного Океана, который он считал краем земли.

Стояла тишина, ливень перестал. Александр, отстранив стражу, вышел из шатра. Ни лагеря, ни земли, ни неба. Черные тучи и сырой, тяжелый туман. Теплая земля дышала влагой.

К утру он уснул, снились печальные сны. Букефал подходил к нему и хватал за хитон мягкими губами. «Букефал, друг мой! Друг мой!»

Александр пытался погладить коня, но рука встретила пустоту.

Он проснулся с печальным сердцем.

Вспомнив вчерашнее, Александр тяжело задумался. Что случилось? Он, царь, полководец, должен подчиняться войску? Войско отказывается повиноваться ему? Но разве не обещал Аммон отдать в его власть всю землю?

В бессильном отчаянии он ждал, что военачальники придут и скажут, что и они, и их войска готовы идти за царем, готовы идти всюду, куда он поведет их, потому что они не могут оставить его.

Но лагерь молчал. Тишина. Только буря шумела и снова лил не переставая дождь, с воем ветра, с грохотом грома, с полыханием молний. Казалось, весь мир уже утонул в этом дожде. И лагерь молчал.

Понемногу гнев и отчаяние утихали. Александр то расхаживал по своему огромному шатру, то бросался на спальное ложе, то велел приготовить ему ванну. И на второй, и на третий день он никого не впускал к себе, даже Гефестиона. И здесь, в одиночестве, он обдумывал свое положение и свои дела.

Надо ли ему идти до Ганга? Не случится ли так, что, уйдя так далеко на Восток, он потеряет завоеванные земли? Уже и сейчас отовсюду приходят гонцы с жалобами на произвол его наместников-сатрапов. А их некому наказать — царь далеко. Он дал большую власть и силу персидским и македонским вельможам, а эти люди замышляют измену...

По всем его завоеванным странам, как сухие костры, вспыхивают восстания покоренных племен. Уступив силе, они снова берутся за оружие, и никакой армии Александру не хватит, чтобы держать их в повиновении.

Александр перебирал в памяти рассказы индийских раджей Пора и Таксилы об их стране. Страна эта богата сокровищами земли и рек. Но прежде чем попадешь в глубь ее, надо пройти огромную пустыню, такую огромную, как вся захваченная им Азия. Ни дерева там, ни травы. Только песок поднимается красной тучей, знойная пыль душит все живое... Днем там смертельный зной, а ночью леденящий холод. И воды там нет. Только и найдешь кое-где узкий, глубокий колодец, но вода там плохая, от которой болеют и животные, и люди...

«Куда ты пойдешь? — говорил сам себе Александр. — Куда ты пойдешь с этим измученным войском, которое больше не хочет идти за тобой? Кого ты победишь?»

«Я не могу не победить, — упрямо возражал он сам себе, — я буду побеждать!»

«Не испытывай терпение богов. Там сильные воинственные племена. Ты не вернешься оттуда, и войско твое не вернется!»

«Значит, слава моя должна погибнуть? Ведь я не совершу то, что решил совершить. Ведь это будет отступлением!»

«Иногда и отступление является победой. Бывает и так».

«Бывает и так. Но ведь я шел сюда, чтобы покорить весь мир. Весь мир! И я мог бы это сделать, мог бы! А теперь я должен отказаться от этого. Дело всей моей жизни гибнет!»

На четвертый день Александр позвал свою свиту и жрецов. Буря утихла, словно давая наконец возможность людям оглядеться и опомниться. Царь объявил, что намерен идти дальше и переправиться через Гифасис. Этеры и телохранители смущенно молчали. Они не знали, смогут ли поднять войско. Вернее, знали, что не смогут...

— Надо посмотреть, что скажут жертвы, — напомнил старый жрец Аристандр, еле живой, с белой трясущейся бородой. — Нельзя идти, не испросив соизволения богов.

Жрец принес жертву. Она предвещала беду.

Царь сам разбирался в жертвах и предзнаменованиях. Но сейчас он не подошел к жертвеннику. Ему было уже ясно, что, как бы он ни настаивал, войско дальше не пойдет.

— Друзья мои, — кротко и печально обратился он к своим этерам, людям преданным ему и верным, — боги запрещают нам идти дальше. Поэтому объявите войскам, что я решил повернуть обратно.

И, когда это решение стало известно войску, над лагерем поднялся клич радости и ликования.

— Спасибо тебе, царь, что ты только нам, македонянам, позволил одержать победу над тобой — победу над Александром!

Войско быстро собиралось в обратный путь. А на небе уже снова сгущались и сталкивались тучи, разя друг друга белыми молниями. И вот уже снова непроглядный ливень затопил все на свете... Ливень ревет, гремит, бушует вот уже семьдесят дней и семьдесят ночей. От этого можно сойти с ума. О Македония!

Войско повернуло обратно, к Гидаспу.

¹ Гифасис — река в Пенджабе; ныне река Сатледж.
² Оргия — 1,850 м.
³ Александр называл Океаном море, которое теперь называется Аравийским.
⁴ Трофей — столб, который ставили победители и вешали на него оружие и доспехи, взятые у неприятеля в бою. Иногда военную добычу приносили в храмы и посвящали ее богам.