Любовь Воронкова
Алтайская повесть
Широкие кусты закрывали дорогу, но Костя уже слышал мерный шаг лошади, треск сухих сучьев под колесами. Вот уже и дуга, знакомая школьная темно-красная дуга замелькала среди веток. А вот и Соколик идет, помахивая гривой и упираясь передними ногами, чтобы не раскатить с горы возок… И вдруг тоненький задорный и радостный голос зазвенел над Кологошем:
– Кенскин! Кенскин! Кенскин!..
Костя сбежал к ручью, не веря своим ушам:
– Чечек?
Чечек стояла в повозке, туго натянув вожжи. Увидев Костю, она пустила Соколика рысью. Гремя повозкой, Соколик промчался с горы, пробежал через ручей, поднимая высокие брызги, и, с разбегу вынеся повозку на бугор, остановился около избушки. Чечек спрыгнула с повозки:
– Эзен5, Кенскин!
У Кости светились глаза, но ответил он сдержанно:
– Здравствуй!
А Чечек не хотела замечать этой сдержанности. Она подбежала к Косте, шаловливо сдвинула на одну бровь свою шапочку и, смеясь, заглянула ему в глаза:
– Якши-якши ба6, Кенскин?
– Ничего, якши, хорошо живу! – И не выдержал, улыбнулся. – А ну тебя, бурундук!
Чечек рассмеялась, захлопала в ладоши. Потом вприпрыжку, вперегонки с Кобасом подбежала к повозке:
– А гляди, чего я тебе привезла! Вот сало – матушка прислала, вот яйца в кошелке, вот бидончик молока. Хлебушек матушка испекла…
Костя, распрягая лошадь, поглядывал на Чечек. Ну конечно, все забыто: ссоры, разлад, огорчения…
Пока он спутывал лошадь и убирал сбрую, Чечек заглянула в избушку:
– А как ты тут живешь? А это твоя постель? А это печка – ты тут обед варишь? И на костре варишь?.. А в избушке у тебя стола нет, ты, как наша бабушка Тарынчак, без стола живешь!.. А, у тебя стол вот где, на улице! Даже скамейки стоят! Кенскин, давай сейчас картошки с салом нажарим…
– Сейчас нажарим, подожди, – сказал Костя. – Ты, однако, сядь, притихни немножко.
Чечек живо уселась на старый обрубок у костра:
– Сижу, притихла!
Костя сунул горящую кору под сложенные поленья:
– Сейчас картошки нажарим и чай вскипятим. Ты только сначала скажи мне: за яблоньками ездили?
– Ездили, Кенскин. И я ездила… А что я видела! Какие там яблоньки!.. Они цвели, Кенскин. Они все цвели! Ты не веришь? Все, все цвели! Весь сад был розовый, весь сад, Кенскин!
– Ну, подожди, подожди… Саженцев нам дали?
Чечек широко открыла глаза:
– Саженцев? А зачем? Зачем нам саженцы, Кенскин?..
Вдруг она звонко и счастливо рассмеялась:
– Да, ты же еще и не знаешь ничего! Ведь наши-то яблоньки не погибли! Даже ни капельки не погибли!
Костя, боясь поверить, смотрел на Чечек. Чечек, радуясь его изумлению, захлопала в ладоши:
– Да, да, не погибли! Ничуть не погибли! Мы на другой же день поехали в Горно-Алтайск к Лисавенко. Я и самого Лисавенко видела. Он в очках. И добрый: как взглянет сквозь очки, сначала забоишься, а он возьмет и улыбнется. И разговаривал с нами, все рассказывал: как лучше сажать, как белить их надо, как обрезать… Обещал сам к нам приехать: хочет посмотреть наш сад…
– Ну подожди, – прервал ее Костя, – ты скажи: а как же оказалось, что наши яблоньки не погибли? Они тогда и обвисли и почернели даже…
– Ну вот, почернели, а не погибли! Мы все это рассказываем Лисавенко, а самим совестно, что сад не уберегли… И садик жалко – чуть не плачем. А Лисавенко улыбнулся и говорит: «Нет, не погиб ваш сад! Весенние морозы нашу яблоньку погубить не могут. Весной яблонька тогда может погибнуть, если ее зимой мороз погубит. А наши сорта такие, что и зимнего мороза не боятся!» И еще он нам говорит: «Ничего, не горюйте, эти листики завянут, а через недельку новые вырастут. Из запасных почек новые листики зазеленеют, и яблоньки снова будут растет… будут растут…»
– Будут расти!.. Ну и что? И зазеленели?
– Зазеленели! Зазеленели, Кенскин! И мы их поливали, каждый день поливали. А теперь ребята начали проводить арык из Гремучего прямо в наш прудик.
– Начали арык? Вот здорово! Эх, а я тут сижу с этими кролями. А садик-то, значит, снова зазеленел? Вот дела, однако! Вот пускай и народ теперь посмотрит, что это такое – мичуринские сорта!
Костя был счастлив.
– А мои яблоньки тоже зеленеют, – сказала Чечек. – Все четыре, Кенскин!
– Вот и хорошо. Только ты смотри ухаживай за ними как следует. Следи, как бы тля не напала – знаешь? Такие зеленые букашки. Если нападут, сейчас беги к Анатолию Яковлевичу – надо табаком промывать, а то они все побеги пожрут… И за побелкой следи и за подрезкой… Эти яблони – уж очень они капризные, уж очень они нежные! Их знаешь как любить надо!..
– А я их люблю, Кенскин! Я же их люблю!
– Ну да, а потом скажешь: «Прутики, прутики»!
– Какие прутики? Ты знаешь, как они цветут! Меня из сада никак вытащить не могли. А ты говоришь «прутики»!
– Ах, вот что: это, оказывается, я говорю!
– Ну ладно, ну ладно… Ну давай же картошку жарить! Смотри, как огонь разгорелся… Давай сковороду, я сейчас сала нарежу… И картошку давай!
Чечек живо начистила картошки, вымыла ее в ручье и, нарезав кружочками, разложила на сковородке вместе с кусками сала.
– Слушай, Чечек, – сказал Костя, подкладывая в костер сучьев, – а как это ты вдруг приехала? Я думал, ты уже давно дома. Разве Яжнай еще не был? Или он один уехал?
– Нет, он еще не был, – ответила Чечек. – Он еще учится. Прислал письмо – скоро приедет, тогда поедем с ним домой… А твоя матушка сказала: «Чечек, зачем ты будешь одна в интернате жить? Все твои подружки уехали. Одной тебе плохо. Иди ко мне!» А Марфа Петровна сказала: «Пускай Чечек у меня живет, я одна!» А твой батюшка сказал: «Нет, пусть у нас живет, уж она у нас привыкла». Вот я и стала у вас жить. А скоро Яжнай приедет… Кенскин, поедем с нами в наш поселок, а? С Яжнаем рыбу ловили бы, на журавлей бы поглядели…
Костя усмехнулся:
– Вот так! Всё брошу – и поеду! И кролей, и дом, и работу… Что же я, маленький – куда захотел, туда и отправился? Ведь у меня теперь дела…
– Ну да, дела! Просто тебе туда не хочется!
– Ага, не хочется… А когда это ты, Чечек, научишься сначала думать, а потом говорить?
После обеда Костя и Чечек пошли кормить кроликов. Чечек влезла в загон:
– А почему загон на голом месте сделан? Почему тут трава не растет?
– Ну как – не растет! – ответил Костя. – Да это же они всю траву выгрызли!
Чечек тихонько прошла по загону. Кролики не обращали на нее внимания. Они бегали по каким-то своим делам, подбирали привядшую траву, оставшуюся от завтрака, спали, растянувшись во всю длину, или нежились на солнышке, перевернувшись на спину и приподняв лапки над белыми животами.
– А их тут не очень много, Кенскин!
Костя перевалил через изгородь большую вязанку свежей травы:
– Вот сейчас увидишь, как их не много…
Костя и Чечек растащили траву охапками по всем углам загона. И вдруг – откуда только взялись! – в загоне оказалось полно кроликов: и большие, и средние, и маленькие, и совсем крошечные, и голубые, и темные шиншиллы, и рыжие кенгуровые… Они тотчас набросились на траву.
– И вот так раз пять в день или шесть! Всё до травинки подберут!
– Кенскин, а где они спят?
– Сначала в траве прятались. А теперь соберутся все в кучу и спят. Большие с большими – своей кучкой, а маленькие – своей. Прижмутся друг к дружке и спят. А другой раз чего-нибудь испугаются – бурундук прыгнет или какая птица ночная крикнет страшно, – тогда сразу разбегутся и исчезнут. Ну, ни одного не найдешь! А когда убегают, то задними лапами хлопают, как в барабаны. Это они своих врагов пугают!
– Кенскин, а волки приходят?
– Нет. Человека чуют. Иногда слышу – кто-то близко в лесу ходит, крадется… А потом, однако, уходит…
Тихий светлый день медленно брел по тайге. Неподвижно лежало солнце на зеленых склонах долины. Маленькие сквозные облачка светились над горами.
– Чечек, тебе ехать пора.
– Нет, еще не пора, Кенскин. Пускай Соколик погуляет.
– А пойдем водопад смотреть? Ты наш водопад видала?
Чечек вскочила:
– Ай, пойдем, Кенскин! Ай, пойдем, я этот водопад никогда не видала!
Перелезая из загона через изгородь, Костя заметил, что в корытцах мало воды.
– Ну ладно, приду с водопада – тогда налью!
По глухой и сырой тропе вдоль Кологоша Костя и Чечек отправились к водопаду. Ручей часто пересекал тропу, и тогда, сняв тапочки, они вброд переходили по ледяной воде. Березы и лиственницы, разбросанные по склонам, убегали высоко вверх. Среди них, на зеленом бархате трав, ярко белели, словно букеты, большие дудники.
Чем дальше уходила тропа, тем круче становились склоны, сдвигаясь в ущелье. И все выше и гуще поднимались травы над тропой – красноголовый чертополох, синяя луговая герань, медовая кружевная таволга… Костя, оглядываясь, не видел Чечек в этой заросли. Только головки цветов качались там, где она проходила, да слышался звонкий голос вместе с журчаньем ручья.
– Я здесь, Кенскин! Я иду-у-у!
Еще выше поднялась трава. Здесь, на уступах, качались высокие пестрые саранки и кое-где светились яркие желтые огоньки. Ручей становился все бурливее.
Около угрюмой, обнаженной скалы, напоминающей отвесные стены какого-то замка, Костя остановился, подождал Чечек.
Чечек подошла с тапочками в руках и с охапкой цветов:
– Ты что, Кенскин?
Костя поднял руку:
– Чу!.. Слышишь?
Чечек прислушалась:
– Да, слышу. Это водопад шумит.
Водопад был небольшой, но очень красивый. Сильная струя, бьющая прямо из скалы, разливалась по широкому плоскому камню, подернутому зеленью, и оттуда падала прозрачная сверкающими каскадами. Ниже такие же плоские и зеленые камни подхватывали, словно в пригоршни, падающую воду и, не в силах удержать, роняли ее вниз отдельными струями. Эти струи, падая с большой высоты, соединялись внизу и бежали по ущелью гремучим ручьем Кологоша. Водопад звенел и сверкал, он был весь из хрусталя и малахита, весь из блеска и музыки…
– Давай влезем наверх, посмотрим, как вода бьется?
– Давай!
Чечек и Костя живо взобрались на гору, цепляясь за длинную, густую траву. Тут они разглядели, откуда бьет вода – из небольшой круглой пещерки недалеко от вершины. Они уселись около самой воды на мягких, мшистых выступах.
– Кенскин, а здесь рыбы не бывает?
– Не знаю. Не видел.
Костя поглядел вверх, на Чечек, которая сидела на самом высоком выступе:
– Чечек, а почему ты никак не научишься меня как следует называть?
– А как же, Кенскин?
– Ну что это за «Кенскин»? Скажи: Константин. Неужели не выговоришь? Ну, говори «Костя», как все говорят.
– Костя… – повторила Чечек. – Костя, Костя… Слушай, Кенскин, мне так не нравится!
– Ну, зови Константин. Ну: Константин.
– Конн-станн-тиннн-тиннн… Конн-станн-тинн!.. Кенскин, ты слышишь? У тебя имя – как струны! Как струны у Настенькиной гитары: Конн-станн-тинн!.. Тинн!.. Кенскин, правда похоже? Ой, какое у тебя имя хорошее!
Костя не отвечал. Он с улыбкой слушал, как в устах Чечек звучит его имя, и смотрел, как одна маленькая струйка, падая на зеленый камень, разбивается в серебряную пыль. Потом взглянул на солнце и встал:
– Чечек, пора! Тебе надо ехать.
Костя проводил Чечек далеко за Кологош, до самого перевала, где на гребне стоят опаленные молнией лиственницы.
– Якши болсын7, Кенскин! До осени, – сказала Чечек.
– До осени, Чечек!
Они помахали друг другу рукой. Костя долго стоял около расщепленного молнией дерева, стоял, пока повозка Чечек не скрылась в чаще. И когда уже скрылась, он все еще стоял и ждал чего-то. И уже издалека до него долетел тоненький голосок:
– Якши болсын!..
Тоненький голосок, неясный и далекий, как эхо…
– До осени-и-и! – крикнул Костя.
Темнеющая долина, заросшая лесом, приняла его голос и не ответила больше.
Вдруг Костя хлопнул ладонью себе по лбу: «Эх, что же это я? Пора кролей кормить! И воды у них было мало… Стою тут, как дурак!»
И он бегом помчался на заимку.
5 Эзен – здравствуй.
6 Якши-якши ба? – Хорошо ли живешь?
7 Якши болсын – Счастливо оставаться.
Перейти к оглавлению раздела | Перейти на главную страницу сайта