Генетика: теория и практика

...С каждым ударом маятника знание истины становится
насущнее, связи ее с жизнью, как бы ни казалась она
(истина) отвлеченной, становятся настоятельнее.
Я. Умов, 1910

Не раз повторялось: генетика началась трудами Грегора Менделя. Но не на пустом же месте заложил Мендель первый камень в здание этой науки? И не от праздного любопытства отрывал часы у сна и отдыха, чтобы заниматься скрещиваниями?

Вопросы, не дававшие ему покоя, посещали не раз и его предшественников в науке. Огюст Сажрэ, Шарль Ноден, Томас Эндрью Найт и многие другие селекционеры пытались разобраться в том, что же происходит с признаками родителей при скрещиваниях, как формируются организмы потомков. Если бы это удалось узнать, селекционеры получили бы в руки волшебную палочку, мановением которой создавались бы сказочные сорта. Но задача оказалась слишком трудной. Мендель лишь наметил верный путь. По первой тропке, проложенной им в дремучем лесу, зашагали его последователи.

Но то, как они шли, человеку, не посвященному в таинства науки, показалось бы странным. Менделю нужна была наука, чтобы добыть вполне осязаемые результаты. Его ученики отбросили почти нацело всякие практические устремления. Их дорога привела в дебри самой головоломной теории. Теория обрастала гипотезами и теоремами. Часть из них удавалось доказать, и ученые безмерно радовались этим успехам. Получался парадокс: начав с задачи, вытекавшей из запросов практики, генетика пришла к выводам, на первый взгляд отгороженным от практики глухой стеной. Однако в тысячелетней истории науки еще не было случая, чтобы самая заумная теория не привела — и чаще всего неожиданно для самих творцов ее — к великолепным практическим приложениям. Споры древних геометров воплощались в невиданной красоты постройки. Отвлеченные, вроде бы даже схоластические рассуждения математиков и физиков обернулись высвобождением энергии атома. Это ли не пример плодотворности теоретических рассуждений?

К. А. Тимирязев, говоря об этой особенности научных изысканий, утверждал даже, что та наука, прямой и непосредственной целью которой являются только практические достижения, заранее обречена на провал. «Ослепляющие нас приложения посыпались как из рога изобилия с той именно поры, когда они перестали служить ближайшею целью науки, — заявлял он. — Только с той поры, когда наука стала сама себе целью, явились как бы сами собой и наиболее поразительные приложения ее к жизни: это самый общий, самый широкий вывод из истории естествознания... Не в поисках за ближайшими приложениями возводится здание науки, а приложения только являются крупицами, падающими с ее стола».

Насколько прав оказался Тимирязев, можно видеть и на примере генетики. Медленно росло здание теоретической генетики. В конце концов часть генетиков вообще отвыкла от мысли, что конечным пунктом их поисков должно стать приближение всеобщего благосостояния. Винить их за это нельзя, — они трудились не покладая рук, пробираясь к надежно спрятанным тайнам наследственности. Тут уж было не до оглядок назад, на пройденный путь, да и видеть деревья за лесом не каждому дано. Зато всегда найдутся люди, которые сами труда не познали и в дебри науки не забредали даже по ошибке. Эти-то люди и пустили гулять слушок — дескать, генетики от жизни оторвались, запросами народа пренебрегли, химерами занимаются. Пошел слушок передаваться из уст в уста, и крыть-то его было как будто нечем. Попробуй докажи таким любителям скороспелых практических приобретений, что путь к ним, к приобретениям, лежит через глубокую теорию, и чем теория глубже разработана, тем мощнее россыпи алмазов на дне шурфов.

Пока шел спор примитивных любителей наикратчайшего пути к практическим достижениям со сторонниками фундаментальных научных разработок, наука свое взяла. В короткий срок генетика преподнесла человечеству один за другим такие ценные подарки, что и спорить стало не о чем. Теории генетиков обернулись пышным хлебом на столе, великолепным растительным маслом, изумительными по вкусу, сладости и аромату плодами...