Первое испытание

Дарвин сознавался, что самое веское возражение было ему
сделано не натуралистом, а этим математиком — Флемингом Дженкином.
К. А. Тимирязев

Уже через три года после возвращения из кругосветного путешествия Дарвин окончательно понял, что неизменности видов нет, но обнародовать свои взгляды он не торопился. Он хотел подобрать такие доводы, чтобы никто не смог обвинить его в предвзятости или непоследовательности.

Дарвин долгое время почти ни с кем не советовался по интересовавшим его вопросам, и не только потому, что из-за плохого здоровья старался никуда не выезжать, но и потому, что не знал, как изложить свои мысли даже друзьям: ведь его взгляды противоречили общепринятым мнениям.

В начале 1856 года Чарлз Лайель посоветовал Дарвину опубликовать хотя бы краткий очерк своей теории, чтобы на всякий случай сохранить свой приоритет, но Дарвину была чужда подобная мысль. «Я ненавижу саму идею писать ради приоритета,— ответил он Лайелю,— хотя, конечно, мне было бы досадно, если бы кто-нибудь напечатал мои теоретические взгляды раньше меня». После некоторых колебаний Дарвин решил ничего не печатать до тех пор, пока вся работа, со всеми фактами и доказательствами, не будет закончена.

Весной 1858 года, когда десять глав будущей книги было написано, он получил письмо от некоего Альфреда Уоллеса, натуралиста и исследователя растительного и животного мира, находившегося в это время на Малайском архипелаге. В этом письме Уоллес обращался с просьбой просмотреть выводы, к которым он пришел при изучении различных растений и животных. Желание написать письмо именно Дарвину возникло у Уоллеса не случайно. Выходец из очень бедной семьи, он с четырнадцати лет вынужден был сам добывать себе хлеб. Работал землемером, подрядчиком, самостоятельно учился. Восемнадцати лет он начал собирать растения, а затем, заинтересовавшись природой, стал читать книги о жизни животных и растений. Ему попалась ставшая популярной книга Дарвина «Дневник путешествий натуралиста на корабле «Бигль». И содержание, и стиль книги, «свободный от всякого напряжения, аффектации и эгоизма», как написал Уоллес в письме к одному из друзей, надолго оставили след в его памяти. Чтение «Дневника» и описания известных путешествий Гумбольдта внушило Уоллесу желание увидеть своими глазами тропики. Осуществив мечту и поездив по свету, Уоллес пришел к мысли об эволюции видов, об эволюции животного мира. Естественно, что поделиться своими выводами он решил с тем, кто невольно натолкнул его на них.

Как только Дарвин взял в руки статью Уоллеса, уже подготовленную для опубликования, сердце его упало. Все мысли, которые не давали ему покоя более двадцати лет, были изложены в этой статье, причем примерно в тех же выражениях, в которых он сам изложил их.

Отчаяние охватило Дарвина. Он по праву считал себя первым, кто пришел к выводу, что естественный отбор творит виды, является ведущей силой эволюции. И теперь о том же пишет Уоллес.

Как поступить? Не сказав ничего Уоллесу, броситься к издателю и срочно опубликовать свою работу? Но это значит дать право Уоллесу считать его бесчестным человеком. Чем докажешь, что еще двадцать лет назад, когда Уоллесу и в голову не приходило заниматься этой проблемой, Дарвин уже работал над ее разрешением? Тогда, может быть, написать Уоллесу и сказать, что хотя все, что он прочитал, и очень интересно, но он, Дарвин, давно это знал и только все эти годы молчал, а теперь просит Уоллеса попридержать свою статью до тех пор, пока он предаст суду гласности свои запоздалые размышления? Но гордость настоящего ученого не позволила ему прибегнуть и к такому шагу.

И все же бывали мгновения, в которые Дарвин чувствовал приливы радости. Доводы Уоллеса так напоминали ему его собственные мысли, весь строй работы Уоллеса так походил на его, дарвиновский, метод доказательств, что он не мог не радоваться. Он не одинок! Те же проблемы, которые с такой страстью волновали его все эти годы, волнуют еще одного человека!

Но время шло, а Дарвин еще не пришел ни к какому решению. Наконец 18 июня 1858 года Дарвин пишет письмо Чарлзу Лайелю: «Ваши угрожающие слова, что меня предвосхитят, оправдались». Он посылает Лайелю статью Уоллеса и отзывается о ней так восторженно, будто бы пишет не о сопернике, а о любимом ученике и друге: «Никогда не видел я такого поразительного совпадения; если б у Уоллеса была бы моя рукопись 1842 года, он не смог бы сделать лучшего сокращенного обзора! Даже его названия соответствуют заголовкам моих глав...» И только в конце письма горькие строки вырываются из-под пера: «Итак, вся оригинальность моей работы (сколько ее есть у меня) будет утрачена, хотя книга моя, если ей суждено иметь какую-нибудь известность, не пострадает, так как вся трудность заключается в применении теории». Своим письмом он дает понять Лайелю, что уже почти согласился довольствоваться вторым местом.

Но как только Лайель получил письмо Дарвина, он тотчас же, и в самых решительных выражениях, потребовал от Дарвина, чтобы тот выступил, и немедленно, с обнародованием своей теории, пусть даже в сокращенном виде. В ответ Дарвин пишет, «что скорее согласился бы сжечь всю свою книгу, чем дать ему (Уоллесу) или кому-нибудь другому повод думать, будто я низко поступил. Не находите ли Вы,— спрашивает он Лайеля,—что факт присылки мне статьи Уоллеса связывает меня по рукам?»

Тогда Лайель решает действовать вместе с Гукером. Оба они знают по письмам Дарвина о всем развитии работ их коллеги и ученика, знают, что эта работа началась более двадцати лет назад, видели своими глазами груды исписанных листов бумаги; им хорошо известно, что громадная книга Дарвина уже почти готова к печати. И Лайель и Гукер — члены лондонского Линнеевского общества. Если Дарвину неудобно в сложившихся обстоятельствах обнародовать свою теорию, они двое выступят в обществе и расскажут и о работе Дарвина, и, конечно, о работе Уоллеса; они засвидетельствуют, а если потребуется, документально докажут, что именно он, Дарвин, первооткрыватель закона изменчивости видов. Оставалось ждать очередного заседания общества. Неожиданно такой случай представился. 1 июля 1858 года созывалось экстренное собрание членов общества для выбора вице-президента вместо скончавшегося Роберта Броуна, известного ботаника, с которым Дарвин был дружен.

Но в этот момент на Дарвина обрушивается еще один удар. Заболевает скарлатиной и умирает его маленький сын. Несчастье велико, и Дарвину уже нет дела до своей работы. Гукеру и Лайелю удается, однако, заставить вконец измученного и больного Дарвина написать две странички с изложением своей теории. Забрав их и материалы Уоллеса, Гукер и Лайель отправляются на заседание лондонского Линнеевского общества. Результат вам известен.

«Это был взрыв, какого еще не видывала наука,— так долго подготовлявшийся и так внезапно нагрянувший, так неслышно подведенный и так смертоносно разящий. По размерам и значению произведенного разрушения, по тому эху, которое отозвалось в самых отдаленных областях человеческой мысли, это был научный подвиг, не имеющий себе подобного»,— писал впоследствии антрополог, первым нашедший останки доисторического человека Дубуа-Раймон.

Ну, а как же отнесся ко всему этому Альфред Уоллес? Его поведение было не менее благородным — ни тени обиды, ни малейшего желания затмить собой Дарвина! С этих дней и на всю жизнь Дарвин приобрел себе верного друга, Уоллес — прекрасного учителя. Уоллес никогда не уставал говорить о главной роли Дарвина в доказательстве происхождения видов путем естественного отбора. «Я всегда сознавал и теперь сознаю, что Дарвин начал заниматься этим вопросом гораздо раньше меня, и исполнение трудной задачи — изложение происхождения видов — не выпало на мою долю. Давно уже я испытывал свои силы и убедился, что их бы не хватило на эту трудную задачу. Я чувствую, что у меня нет того неутомимого терпения при собирании многочисленных, самых разнообразных фактов, той удивительной способности выводить заключения, тех точных и физиологических познаний, того остроумия при определении плана опытов и той ловкости при их выполнении, наконец, того бесподобного слога — ясного и в то же время убедительного и точного,— словом, всех тех качеств, которые делают из Дарвина человека совершенного и, быть может, наиболее способного для того громадного труда, который он предпринял и выполнил».

Уоллес впервые употребил термин «дарвинизм». Свою книгу о естественном отборе Уоллес так и назвал: «Дарвинизм. Изложение теории естественного подбора и некоторых из ее приложений». С легкой руки Уоллеса это меткое название — дарвинизм — прочно вошло в науку, и мы часто вместо слов «эволюционное учение» говорим «дарвинизм», подчеркивая громадный вклад, который внес его основоположник в это учение.