ЛЕЙСЯ СВЕТ ВПЕРЕДИ, ТЬМА СТЕЛИСЬ ПОЗАДИ

Сказку я вам расскажу, ничего не утаю, так, как сказывали мне вечерами на селе.

Жили-были муж да жена – люди, как люди, ни плохого о них, ни хорошего ничего не скажешь. Поженились они в молодости и прижили одну дочку. Росла дочка красавицей-раскрасавицей, как солнышко ясное, как ягодка красная; кто видел ее хоть раз, поверьте, не мог уже позабыть до самой смерти. Как подросла дочка, разнеслась о ней молва по всему белу свету; из-за тридевяти земель приезжали юноши поглядеть на ее красоту и наглядеться не могли. Только о ней все и говорили да спорили. А те, кому жениться пора пришла, все мешкали, все надеялись: и она ведь девушка, как все девушки, когда-никогда придется ей жениха себе выбрать.

Только, как говорится, каждое семя легко всходит да зеленеет, да нелегко цветет и зреет. Бывает, дожди и ветры злые гнут росток к земле, рвут его и ломают, и тяжко ему снова в себя прийти, чело к солнцу поднять.

Так настали тяжелые дни и для бедной девушки. Ни с того, ни с сего заболела ее матушка, застонала, заохала и богу душу отдала. Только и успела достать из-за пазухи перстень, отдать его дочке да промолвить:

– Видишь этот перстень? Береги его, как зеницу ока. Кто бы тебя ни сватал, надень ему перстень на палец: коли впору придется, выходи за него, а коль нет, так и не думай.

Похоронила она матушку, покручинилась, погоревала, прошло немного времени, и опять стали ее женихи донимать. Много их приходило, днем и ночью пороги обивали; примеряла она всем перстень, да никому он впору не приходился. Ходили к ней женихи, ходили, а потом стали все реже и реже заявляться, когда-никогда какой-нибудь завернет, да и тот недотёпа. А суженого все нет и нет. По всему белу свету парни думали да гадали: кого же она наконец в мужья себе выберет?

Жил в те времена Мужичок-с-ноготок-борода-с-локоток и был у него внук, не к ночи будь помянут, уродливый да страшный, как нечистая сила.

Должно же было так случиться, чтобы чудище Мужичок-с-ноготок проведал, каков размер перстня, а проведав, развел он костер жаркий и заставил внука девять дней да девять ночей держать руку в огне-пламени: когда размякла рука, положил ее Мужичок-с-ноготок на наковальню и трах-таррарах – стал ковать девятью молотами. Ковал, ковал, пока не подогнал палец внука под размер перстня.

Тогда нарядил Мужичок-с-ноготок своего внука в платье, золотом и серебром шитое, самоцветами украшенное, и послал его красну-девицу сватать. Поклонился тот девице, протянул палец… и пришелся ему перстень впору.

Горе-горюшко, у бедной девицы слезы ручьем полились. Не ждала она, не гадала, что такой жених ей достанется. Но коль матушка на смертном одре так наказала, некуда ей было деться. Плакала она, причитала, но никто ее горю помочь не мог, никто ее не мог утешить. А дракон глаз с нее не сводит: едва он на нее глянул, так сердце любовью и загорелось.

Как уж она там крутилась-вертелась, а удалось ей скрыться с глаз дракона и, никем не замеченная, побежала к матушкиной могиле и стала горько плакать:

– Что с тобой сталось, доченька милая, – раздался голос, глухой, точно стон.

– Ой, матушка родимая, оставила ты мне перстень на горе-злосчастье, не нашелся по нему жених, как все женихи, а пришелся он впору чудищу дракону. Научи меня, матушка, уму-разуму, как мне от дракона избавиться, а то нежели мне выйти замуж за такое лихо, лучше с тобой рядышком в могилку лечь.

– Доченька моя, ступай домой и скажи жениху, что коль сошьет он тебе платье прекрасное, как небо на заре, как солнце в полдень, как вечер на закате, выйдешь за него, а коль не сможет, пусть убирается восвояси.

Возвратилась девица домой и отрезала змею прямо в лицо, что коль сошьет ей такое платье, выйдет за него замуж, а не выполнит наказ, пусть и на порог не является.

Внук Мужичка-с-ноготок послал эту весть в змеиное царство, и сшили там из золота и самоцветов такое платье, какого ни до того, ни после белый свет не видывал.

Вернулся дракон с платьем, с поклоном отдал его девушке. Когда она его надела, то платье сидело на ней, как вылитое. И как ни славилась девица красотой, а в платье том в семь раз красивее стала. На груди, на плечах, на подоле три солнца блестели; восходящее, полуденное и заходящее.

Дракон ликует, а девушка чахнет и горюет. Лицо ее из золотистого стало землистым, по щекам ручьем слезы льются; увидала она, что свадьба готовится, и побежала тайком на могилу своей матушки, да так горько заплакала и запричитала, что сердце разрывалось:

И снова донесся из-под земли глухой голос:

– Матушка, матушка, – молвила девица, – змей мне платье пошил, теперь со свадьбой торопит.

– А ты скажи жениху, пусть сошьет еще одно, и чтоб было оно прекрасно, как утро ясное, и пронизано лучами и усыпано цветами во всей их красе при утренней росе, цвет их взоры чтоб манил, запах душу бы пьянил. И коль пошьет он тебе такое платье, выходи за него, а коль нет, вели ему и близко к дому не подходить.

Воротилась девушка домой и говорит дракону:

– Коль люба я тебе, дракон, и хочешь, чтобы я твоей невестой стала, одень меня прежде в платье прекрасное, как утро ясное, пронизанное лучами, усыпанное цветами во всей их красе при утренней росе, цвет их чтоб взоры манил, запах душу пьянил, а коль нет…

Не успела она договорить, как внук Мужичка-с-ноготок уже умчался в царство драконов и поднял на ноги золотарей да портных – лучших мастеров своих. Три дня они цветы собирали, три дня нить шелковую пряли, три дня самоцветы да крупинки золота подбирали и пошили такое платье, что не сыщешь второго на свете; глядя на него, птицы щебетали, люди трепетали, глаз оторвать не могли, на лицах улыбки цвели. Как надела его девушка… ух… братец ты мой!.. Ни прекрасный май, ни цветущий край, ни любимый взгляд, ни солнечный сад, ни кодры на горе на утренней заре – ничто с ней сравниться не могло. Только с песней, только с мечтой сравнить ее можно было. Кто на нее глядел, от любви к ней млел, а девушка ходит хмурою тучею да плачет слезами горькими. Опустили все вокруг головы и стоят, точно каменные, никто не знает, чем ее утешить, как горю помочь, никто не смеет ее приголубить.

Пошла девушка опять тайком на могилу матушки и плачет, рыдает, горе в слезах выливает:

– Что случилось, доченька родная?

– Пошил дракон платье и ждет, чтобы я ему руку подала, под венец с ним шла.

– Красавица ты моя, вели дракону сшить тебе третье платье, прекрасное, как ночь-кудесница, со звездным небом и полным месяцем, и коль и с этим он справится и платье всем понравится, сделай вид, что покоряешься, начинай свадьбу веселую; а как выйдешь во двор танцевать, приложи руку к цветку на груди и молви: "Лейся свет впереди, тьма стелись позади", – и ступай, куда глаза глядят. Станешь ты вольной, как птичка небесная, как ветер весенний, никто не найдет ни следов твоих, ни тени.

Передала девушка дракону свой наказ, а чудище ничего не ответил, он решил и эту задачу выполнить во славу рода драконова. "Ладно, – думает, – не сегодня, так завтра, а будешь ты моих драконов забавлять". Отправился он и сшил ей третье платье, да такое прекрасное, что целого дня не хватило бы на его описание да и времени на это у нас нету. Пришел внук Мужичка-с-ноготок к девице, она убралась в новый наряд и стала писаной красавицей; на ее плечах два драгоценных камня сверкали, как две утренние звезды, на кушаке рубиновые и изумрудные гроздья, на груди полный месяц светел и велик, но все же прекрасней девичий лик.

Не много времени прошло, и завели они свадьбу. Гостей съехалось видимо-невидимо, пошел пир да веселье. Музыка заиграла, пляс разгорелся, а никому невдомек было, что на том и свадьбе конец.

Вот пришло время выводить невесту из дома, по древнему обычаю. Во дворе музыка играла, ноги сами в пляс рвались. Только стали гости место для хоры очищать, невеста руку к цветку на груди приложила и молвила:

– Лейся свет впереди, тьма стелись позади!

Сказала, и след ее простыл. Остался змей с носом, только глаза вытаращил. А народ над ним насмехается да дивится волшебству прекрасной невесты. Всем хотелось знать, куда она делась, да так никто ничего и не разведал.

Невеста же, отойдя от дома, пошла по краю неба, по звездным лучам и дошла до старого леса дремучего; дело было к вечеру, и решила она подыскать себе в чаще местечко для ночевки.

Солнце вечером заходит, всходит утром рано, а гроза и дождь, когда им вздумается, могут нагрянуть.

Добрался внук Мужичка-с-ноготок в царство драконов, те не дали ему на печи засиживаться, а снарядили быстро еще одного дракона с двумя злыми-презлыми собаками и послали девушку искать. Собаки – нос в землю, хвост трубой – повели их по свету, повели по свежему следу. Бегут псы впереди, а драконы со свирепыми рожами позади, оба машут кулаками, скрежещут зубами, воют вурдалаками, несутся они во весь опор и наяву мечтают и во сне им снится, как бы скорее получить красу-девицу.

Вскоре добежали собаки до леса, залаяли и бросились в заросли, где девушка спряталась. Бедняжка со страху обомлела, хотелось ей сквозь землю провалиться.

Схватил ее свирепый внук Мужичка-с-ноготок за руку, хотел из кустов выволочь, тянет-потянет, а она и шелохнуться не хочет. А второй дракон, недолго думая, хвать девушку саблей по рукам и обрубил их по самые локти. Упала девушка наземь, заплакала, а внук Мужичка-с-ноготок бросил одну руку одной собаке, вторую – другой, кивнул своему спутнику, повернул восвояси и был таков.

Осталась красна девица одна со своим горем, со своей печалью. Побрела она по лесу, а кровь так и хлещет, и силы слабеют; вдруг, откуда ни возьмись, разразилась гроза, поднялась буря страшная, ветер лютует, деревья корчует. Укрылась девушка от ненастья, как смогла, а тут – трах! – обломилась вершина дерева, а на ней было гнездо с птенцами. Ветер гнездо распотрошил, и посыпались птенцы, кто куда. Лежат, бедные, такой писк поднимают, что и камню впору от жалости к ним заплакать.

Тронул девушку крик птенцов, стала она по лесу метаться, собрала их обрубками рук, присела над ними и укрыла, пока гроза и дождь не стихли. Только она оставить их вздумала, как вдруг слышит – птица какая-то над головой крыльями шелестит.

- Пи-пи, пи-пи! - запищали птенцы и потянулись к матери.

– Ох, милые мои пташечки, родные мои деточки, что с вами случилось? – запричитала птица.

– Ветер дерево сломал, гнездо разрушил, и пришлось бы нам утонуть под ливнем, не будь этой девушки, что укрыла нас, – защебетали хором птенцы.

Глянула птица на девушку, увидала ее без рук – сердце скорбью налилось, а глаза – слезами.

– Чем же тебе отплатить за сделанное добро?

– Чем тебе не жалко.

– Ой, родненькая моя, рада бы тебе руки отрастить, да нет у меня воды чистой, как слеза, из родника родников, что бьет из-под драконовой скалы, и добыть ее не в силах: до родника того птице не долететь, человеку не дойти, зверю не добежать. Одарила бы я тебя богатством богатств, благом земным, но ни к чему оно тебе: владеть им ты не сумеешь, прокормиться не сможешь. Лучше позабочусь я о тебе, как забочусь о птенцах своих: как их холю, и тебя холить буду.

– Какое бы ты мне добро ни сделала, мне от него все добро.

Расправила птица крыло, повела им над девушкой и обернула ее в птенца, как две капли воды похожего на остальных.

Выкормила она их, выходила, а как подросли птенцы, песней веселой солнце встречали, над привольными полями порхали. Держались они стайкой, сами пищу добывали, сами на ночлег летали.

А неподалеку от леса, в котором жили птенцы, рос большой прекрасный сад Зелен-царя.

Повадились пташки в тот сад летать, червяков, жучков клевать, пока в один прекрасный день не приметили яблоньку ветвистую, красавицу-раскрасавицу. А яблонька та была не простая: утром листья распускались, в полдень ветви цветом покрывались, через день плоды наливались, да такими они были сладкими, вкусными и сочными – язык проглотишь. Как приметили они то дерево, так только на нем яблоки и клевали.

Зелен-царь терпел день, терпел два, но, видя, что так ему не собрать урожая, созвал трех сыновей своих и молвил:

– Сыны мои, коль яблоки есть хотите, покараульте дерево от птиц небесных.

– Покараулим, батюшка, – ответили в один голос сыновья.

В первый вечер отправился караулить старший сын, да только недолго он бодрствовал: сковал его сон, да такой крепкий, что с трудом солнце красное утром разбудило.

Со стыда не знал он, куда и деться: смеялись над ним и царь, и братья, и весь двор.

На второй вечер отправился караулить средний сын. Боролся он со сном, боролся, а когда сумерки совсем спустились, заснул еще крепче брата. На следующий день опять было над кем посмеяться.

На третий вечер отправился караулить младший сын. Взял он с собою оружие молодецкое, подобрал местечко укромное и сел в засаду. Просидел он недолго – над землею ночь опустилась. Вдруг, в воздухе крылышки зашелестели, пташки всей стайкой на яблоню сели и ну плоды клевать! Поднял царевич лук, прицелился, да только заметила это девушка, в птицу превращенная, и закричала:

– Стой, царевич, не стреляй!.. Коль нас убьешь, ничего не выгадаешь, только радости лишишься.

Испугался царевич, лук опустил, а пташка скок, скок! с ветки на ветку, все ниже и ниже, и, как только земли достигла, обернулась опять красавицей-раскрасавицей, а платье на ней так ярко светило, что и солнцу так бы сад не осветить. Пташки защебетали, листья на деревьях заплясали, ветви наземь опустились, пред девицей расстилались. А она шла к царевичу, шла и очаровывала его. Глаза ее молниями пронизывали, огнями горели. Лоб сиял золотом, брови черные – дугой, щеки румяные, как зори ранние, губы – соты медовые, русые волосы шелковые, бусы – цветы алые, а платье и совсем небывалое!..

Красиво солнце, когда тучи его опоясывают, но еще краше, когда плывет по небу ясному. Красной была девушка в золоте, серебре и самоцветах, красивыми были лицо ее и осанка, но еще краше была бы, коль руки б имела.

У царевича сердце зашлось от любви к ней. Но как увидел ее безрукой, заплакал горько; заплакала и девушка вместе с ним. Лились слезы ручьями, но пламя любви их быстро высушило. И поведала ему девушка жизнь свою, жизнь горькую-прегорькую, омраченную псом-драконом.

– Души б своей не пожалел, пташечка моя, только бы видеть тебя с руками. Возможно ль это?

– Слыхала я молву, будто возможно; птица, обернувшая меня в птенца, сказывала, что коль привезет кто воды чистой, как слеза, из родника родников, что бьет из-под скалы драконовой, смогу я исцелиться, и отрастут у меня руки такими, как были.

– Красавица моя, пойдем во дворец моего батюшки; там ты заживешь припеваючи, будут тебя кормить, холить.

– Не пойду, – ответила девушка. – Зелен-царь велит покарать нас обоих.

– Не бойся, пташечка. Пока ты живешь в моем сердце, никто тебя коснуться не посмеет.

– Не хочу я свое горе, печаль свою на тебя взвалить.

Осмотрелся царевич, увидал в саду среди деревьев цветущий красный мак, сорвал его и приколол девушке на грудь.

– Возьми этот цветок, а я отправлюсь в путь-дорогу. Как соскучишься по мне, брось цветок в прозрачную воду: коль потонет – не жди меня более, коль поплывет по воде – жди меня хоть целый век, а подплывет к берегу – жди меня год один…

– Куда же ты собрался?

– Иду, чтобы сделать тебя такой, какой ты хочешь быть.

– Милый мой, на смерть ты идешь.

– А коль вернусь, где тебя искать?

– Буду я по утрам в твоем саду песней восход солнца встречать.

Рассталась красавица с сыном Зелен-царя, прыгнула на веточку и опять пташкой обернулась.

Потом взяла она маковый цветок в клюв, полетела к ручью прозрачному, бросила его в воду и с трепетом глядела, что с ним станется. Поплыл было цветок по течению, потом к берегу и пристал, точно весь свой век там рос. Обрадовалась птичка и быстро полетела ко дворцу посмотреть, там ли еще молодец, а он уж далеко ушел, путь держал к царству драконов, к роднику родников с водою, как слеза.

Запела птичка песню расставания, песню добрых встреч, а царевич все шел да шел – лесами, горами, местами, где драконы обитали, и в один прекрасный день добрался до глубокого страшного оврага, на дне которого три черта драку затеяли, за чубы тягались да такой вой подняли, – хоть святых выноси.

– Отдай мне!

– Э, нет, – мне!

– Мое это!

– Нет, не твое!

– Не толкайся. – Хлоп! Трах! Бах! – … – Ой-ой-ошеньки!

Дрались они так, дрались и вдруг заметили, путник подходит. Выпялили они на него очи и, как были – избитые, несчастные, посиневшие, как ягоды терновые, выскочили ему навстречу и принялись упрашивать:

– Добрый человек, коль привел тебя случай к нам, смилостивься и рассуди нас: больно крепок орешек, нам самим его не раскусить.

– Что же случилось, рогатые, что вы рыла себе изукрасили, ребра дубинами пересчитали?

– Отец наш на смертном одре завещал нам три вещи, и вот мы никак наследство не поделим.

– Что же он вам оставил?

– Пару постолов, кушму и флуер. Но вещи эти не простые, а волшебные. Коль обуешь постолы, можешь в них ходить по воде, как по суше. Кушму как наденешь на голову, идешь своей дорогой и горя тебе мало – никто тебя не увидит, а на флуере как заиграешь, сразу очутишься там, где душе твоей угодно.

– Тяжелую загадку вы мне задали, но постараюсь рассудить вас. Видите ли, что толку, коль каждый из вас получит по одной вещи? Один по воде пойдет, другой – сам черт не ведает куда. Вот коли б один из вас всем завладел, это было бы дело.

– Так оно и есть! – выскочил один из чертей с шишками на лбу.

– Вот я думаю сделать так, чтобы все одному досталось. Теперь слушайте меня. Оставьте вещи здесь, в овраге, и бегите до того холма, что виднеется там вдали. Кто быстрее туда добежит да назад воротится, тому владеть всеми вещами.

– Ладно, – согласились черти.

– Ну, становитесь в ряд и марш!

Как припустили они… гей-гей… батюшки, такую пыль подняли, что на десять верст вокруг кодры припорошили. Бегут черти, а царевич в ус посмеивается. Обул он постолы, надел кушму на голову, заиграл на флуере и только успел подумать, как очутился у скалы драконовой, у родника родников с водою, как слеза.

Учуяли драконы, что кто-то из родника воду берет, и мигом собрались стар и млад. Глянули, а там ни живой души. А сами чуют – берет кто-то воду. Вот напасть! Окружили они родник, глаза пялят, но никого не видят.

Наклонился один дракон над родником, а невидимый царевич как размахнется булавой и хвать! его по затылку, чуть со свету не сжил.

– Ой-ой, кто меня ударил, очи б ему повылазили! – завыл дракон и хвать! хвать! того, что позади него стоял, думая, что тот его огрел; тот тоже обидчика не приметил и ударил другого. Стали драконы дубасить один другого, затеяли драку, да такую, что ни неба, ни земли не видно. Горы вокруг задрожали от рева и проклятий. Казалось, земля провалится, так они швыряли друг друга. Вскоре то один, то другой начали они падать, дух испускать, и так остался только один дракон, да и тот со страху дрожит, зуб на зуб не попадает. Царевич с волшебной кушмой на голове был невидим и смотрел на него да удивлялся, что тот в живых остался. Замахнулся он и ударил дракона изо всех сил булавой, так что тот грохнулся оземь, точно дерево, молнией расщепленное. Но стоило молодцу отвернуться, как дракон был уже на ногах – цел и невредим, будто ничего с ним не случилось – вот какая волшебная сила была в нем. Молодец ударил его второй раз… двадцать второй, девяносто девятый, но все было напрасно. С досады, со злости, разгоряченный, схватил себя молодец за пояс, чтобы потуже его стянуть, да и нащупал флуер. Как вспомнил он об его волшебной силе, тотчас же обрадовался. И подумал, что колючий кустарник бури не ломают, а осенние заморозки помалу уничтожают. Коль не сокрушила дракона сила булавы, пусть сокрушат его стены тюрьмы да темнота подвалов. Приставил молодец флуер к губам и пожелал очутиться вместе со змеем при царском дворе. Не успел он и песни спеть, как был уже дома. Посадил дракона под замок, за семью запорами, под охрану стражников, а сам направился прямо в сад, где в зеленой листве пела птичья стайка; приметив его, птичка сразу поскакала с ветки на ветку, пока на земле не очутилась, и как только прикоснулась к земле, обернулась красной девицей. От радости царевич смеялся, а девица плакала. Засучил он ей рукава по самые плечи и трижды смочил обрубки водой родниковой. Тут же у девушки руки отросли такими, как были, и засияла она от счастья. Прекрасно солнце, когда вырвется из-за горных круч, из-за черных туч, прекрасен цветок, когда ветер над ним не веет, дождь польет и солнце пригреет, прекрасен цветущий луг в мае, когда теплый ветерок его ласкает. Такой же красивой была и девица с отросшими руками, с радостью на сердце и улыбкой на лице.

Пошли они вместе во дворец, а Зелен-царь от радости, что сын возвратился, да еще с такой девицей-красавицей, кинулся им навстречу. Но не успел он их обнять, как стражники закричали от ужаса: начали рушиться стены, да ломаться запоры темницы: это дракон из плена вырывался. Мать моя, какой страх всех охватил! Многие разбежались, а царевич надел кушму на голову и, как подошел к нему разъяренный дракон… хвать! его булавой по одному виску, потом по другому так, что уложил его на месте. Подошла к дракону девушка, узнала его и затряслась; чудище собралось с силами да протянуло руки, схватить ее. Но тут девушка приметила у него на пальце свой перстень и раз! – сорвала его. Тем же мигом дракон в прах превратился, только куча костей на землю свалилась – давно ему пора была умирать.

Повелел тут Зелен-царь своей челяди кости сжечь, а пепел по ветру пустить, чтобы и следа драконова не осталось, а потом затеял свадьбу с музыкой неслыханной, с яствами невиданными, и гостей созвали со всего света. Приехал на свадьбу из дальнего царства и отец девицы: за ним первым послали карету с двенадцатью конями. И разгорелся там пир – на весь мир! Уж кто садился за стол, голодным и трезвым не вставал.

Счастье привело и меня на их свадьбу. Погулял я на ней, повеселился и видел, как они зажили в мире и согласии.