Любовь Воронкова

Сын Зевса

Афины

Три дня ехали послы в Афины.

Рядом с Александром, чуть сзади, все время был Гефестион. Боги наградили его большим тактом и чуткостью — всегда чуть сзади, всегда чуть после... И только в бою — всегда рядом, всегда готовый защитить или помочь в минуту опасности.

Как ни любил его Александр, Гефестион никогда не забывал, что его друг — сын царя и будущий царь македонский, и отлично чувствовал, что Александр это его качество очень ценит. Его даже угнетало, что он слишком красив и высок ростом, выше Александра, который был широкоплеч и несколько коротконог, но тут Гефестион уже ничего не мог поделать.

Александр крепко сидел на широкой спине Букефала. Он часто задумывался, скрывая волнение. Как-то примут его афиняне? Как он обратится к ним? Что нужно сказать — он знал. Это, отпуская его в Афины, ясно и точно изложил Филипп. Но не смутится ли? Не скажут ли там, что Александр слишком молод и плохо воспитан? Не уронит ли он как-нибудь по неопытности свое достоинство царского сына и победителя?

«Ничего, — успокаивал он себя, — Антипатр поможет. Он-то знает, как надо и как не надо».

И все-таки волновался. О славном городе Афинах, о его Акрополе, с высоты которого можно окинуть взглядом все афинское государство, он слышит с самого детства. И Аристотель любил Афины. Как много рассказывал он об истории государства афинского, о его высокой культуре, о его бедах, о его военных подвигах...

— Гефестион, ты помнишь битву при Саламине?

— Разве мы с тобой там были? — усмехнулся Гефестион.

— А я помню.

— Значит, ты там был?

— Все равно что был. Учитель так хорошо рассказывал об этом!

Гефестион вздохнул:

— Кажется, я в это время был занят другим. Все хотел положить Неарха на обе лопатки. Но он был такой ловкий!

— А учитель говорил, что это самая славная для эллинов битва, потому что они не со своими бились, а защищали свою родину от варваров...

Они подъезжали к Афинам. Широко раскрыв глаза, Александр жадно всматривался в чистую утреннюю даль. Большая округлая скала Гиметт, чем ближе они подъезжали, тем выше поднималась к небу, сухая, облитая пурпуром цветущего тимьяна, защитная крепость города Афин.

Вот уж и стены города видны на пологом склоне скалы, и красная черепица крыш...

— А что это блестит над городом? Будто звезда. Что это?

— Это богиня Афина, — ответил Антипатр, — охраняющая город. Это ее копье блестит.

— Она из золота?

— Нет, из бронзы. Это Фидий ее поставил.

— Я знаю.

Александр знал об этом великом ваятеле, знал его трагическую судьбу, — Аристотель рассказывал о нем и о его творениях. Но выслушать рассказ — это одно, а увидеть — совсем другое. В груди возник холодок счастья — теперь он все это увидит! Все увидит!

В афинском государстве еще не было спокойствия. Возделанные поля пустовали. А возле городских стен теснилось множество поселян, сбежавшихся сюда со всем своим добром. Тут стояли повозки с одеждой, с хлебом, с вином, с оливками... Дремали быки во всей упряжи — их хозяева еще не знали, куда тронуться: вернуться ли домой на равнину, или бросаться в город под защиту городских стен. Невдалеке паслись стада овец и коз. Женщины с детьми сидели в тени повозок, варили на кострах пищу...

Увидев посольство, все они — и мужчины, и женщины, и дети — сгрудились у края дороги.

— Едут заключать мир!

— Мир будет! Мир будет!

— Смотрите — это Александр, сын царя! Это Александр, который разбил фиванцев...

— Да он же еще совсем молодой!

— Такой молодой... а уже полководец!

Александр ехал впереди, приподняв голову, чуть склонив ее по своей привычке к левому плечу.

— Все еще не идут по домам, — проворчал в бороду Антипатр, — боятся, не верят, а вдруг да придем разорять... Видишь, и стены починили.

Александр изо всех сил старался сохранять величавое спокойствие. Но тут же забывал об этом и, как мальчишка, оглядывался по сторонам. Он в Афинах!

В узких жарких улицах, среди глухих безоконных стен одноэтажных домов, тоже теснился народ. Многие уже следовали за посольством, гурьбой бежали полуголые мальчишки, полные восторга и любопытства.
Нынче никто не работал. Поселяне, испугавшись войны, бросили поля, ремесленники оставили мастерские, горшечники не разжигали печей... Ведь мир с македонянином еще не заключен, и еще неизвестно, за что браться — за деревянную свою соху и гончарный круг или за копье и колчан со стрелами...

На улицах чадили жаровни, синий дымок волочился над головами. Харчевни дышали густым душным паром, запахом жареной рыбы и чеснока. Всюду шум, суета, говор.

Но приближались македоняне, и все умолкали, все замирали на месте, провожая взглядами царских послов. Даже рабы-водоносы, которые только что бранились и толкались возле каменного колодца, забыли о своей работе и стояли неподвижно с кувшинами на головах.

Выехали на площадь, окруженную множеством зданий. Дома под черепичными кровлями жались друг к другу. И всюду на площади тесно — так тесно, что в иных местах и не пройти, — стояли мраморные статуи богов и героев.

В голубой тени портиков, украшенных синим и красным орнаментом, прогуливались богатые афинские граждане, скрываясь от солнечного пекла. Александр заметил, как непринужденны и красивы их движения, как изящно лежат складки их длинных одежд...

— Это Агора? — негромко спросил Александр. — Это здесь выступает Демосфен?

— Нет, — ответил Антипатр, — это рыночная площадь. Взгляни туда — видишь, там торговые ряды. А собранья у них чаще всего бывают на Пниксе. Это другая площадь, на холме.

— Вот на том холме?

— Нет. Это холм бога Арея. Там собирается ареопаг. Судят разных преступников.

— А это, перед нами, Акрополь?

— Да.

Александр поднял голову к Акрополю. Отвесная темно-серая скала, по которой карабкаются тускло-зеленые кусты и кое-где на уступах обгоревшими факелами стоят кипарисы. Такие же темные, серые стены наверху, на краю скалы. Александру показалось, что они наклонены внутрь, словно боятся рухнуть вниз с крутизны. А над этими мрачными стенами, как радостное видение, поднятый к небу Акрополь, светящийся теплым мрамором своих торжественных колонн... Александру захотелось немедленно соскочить с коня и побежать по тропе, огибающей холм Акрополя, и ступить на мраморную лестницу, и подняться туда, войти в этот прекрасный мир, где, как думал Александр, живут эллинские боги!

На площади македонян встретили афинские правители. Все они были очень любезные люди, давние приверженцы македонского царя. Александр обрадовался, увидев знакомые лица, ему улыбался белокурый щеголеватый Эсхин, который не раз сидел за столом у Филиппа, его приветствовал Демад... Демократы, противники Македонии, не пришли встречать македонских послов.

Македоняне сошли с коней, и Александр, окруженный свитой, сопровождаемый государственными людьми Афин, вступил в прохладный зал, где их ждал Фокион, старый, спокойный и мудрый человек.

Пока афинские вожди обсуждали между собой условия мира, продиктованные Филиппом, пока они готовились к Народному собранию, Александр, сопровождаемый охраной, и македонской и афинской, осматривал город. Иногда, отгородившись молчанием, он забывал о людях, окружавших его. С ним незримо ходил Аристотель, его учитель. Александр слышал его голос:

«Персы ворвались в Аттику и опустошили Афины...»

— Трудно поверить, — сказал Александр, — что этот город был когда-то опустошен!

— Да, — ответил со вздохом афинянин, который был среди этеров Александра. — Мы не забываем об этом.

— Они были и в Македонии, — задумчиво сказал Александр, — но Македония тогда была слаба. А как могли афиняне допустить варваров в свой город?

— Это были несметные полчища. Они, как море, вышедшее из берегов, хлынули в Аттику.

Пока поднимались к Акрополю, афинянин успел рассказать, как все это было.

— У нас, в храме Афины Паллады, обитает большая змея, страж Акрополя. Каждый месяц, лишь народится новая луна, ей в жертву приносят медовую лепешку. И змея ее съедает.

На этот раз лепешку принесли, а она осталась нетронутой. Когда жрица сказала об этом, все поняли, что богиня больше не охраняет их, она покинула Акрополь.

И тогда афиняне ушли из города. Женщин и детей отправили кого в Трезену, кого на остров Эгину. А сами вооружились и собрались на Саламине. В городе осталось лишь несколько жрецов в храмах да бедняки — им не с чем было уходить на Саламин.

К тому же пифия сказала, что их спасет деревянная стена — она будет неодолима. Афиняне поняли так: деревянная стена — это корабли. Но те, кто остался в Акрополе, решили, что это просто доски и бревна. Поэтому они досками и бревнами загородили вход в Акрополь и стали отбиваться от врага — горстка отважных людей против несметной армии персов... Вот на этом холме, что против Акрополя, стояли персы. Отсюда они вели осаду. Они завертывали стрелы в паклю, зажигали, а потом стреляли ими из луков. Афины горели. Укрепления обрушились, и варвары вошли в Акрополь. Те, которые защищали Акрополь, погибли. Одни бросились вниз со стены, другие бежали в храм, под защиту богини. Но богиня не защитила их, она ведь ушла из города. Персы их всех перебили в храме. А потом сожгли и храм, так же, как сожгли весь город...

Александр живо представил себе это опустошение, дым, и пепел, и горящие развалины... Такими были Афины.

Но прошло время, и вот город снова стоит во всей красоте, полный кипучей жизни. И Акрополь сияет и светится над ним чистым пентелийским¹ мрамором своих стен и колонн.

К Акрополю поднимались по неширокой тропе, которая вела их по уступам холма вокруг Парфенона — большого храма Афины Паллады. Парфенон был виден им то с одной стороны, то с другой. И вот наконец настала минута, когда нога Александра ступила на белый мрамор лестницы Пропилеи...

С высоты Акрополя взгляд уходил очень далеко, до самых границ всей афинской земли, — легкие очертания гор, синева лесов, сбегающих в долину по холмам и отрогам, глубокая голубизна моря с белой извилистой кромкой прибоя...

Земля суха, гориста, бесплодна. И все-таки сколько затаенной радости в этой солнечной стране, сколько светлой красоты! Недаром сложилась легенда, что боги избрали ее, что они живут здесь и даже спорят из-за этой страны, как поспорили Посейдон с Афиной. Каждый из них хотел сделать что-то очень доброе для афинской земли. Бог морей ударил трезубцем в скалу, и оттуда полилась солоноватая целебная вода. А богиня мудрости Афина посадила на бесплодной почве оливу и этим принесла много добра афинянам. Потому и стала Афина у них самой почитаемой богиней, покровительницей их государства, потому и выстроили ей этот великолепный храм Парфенон.

Величавые в своем спокойствии дорические колонны, окружая храм, словно оберегали его. Александр, следуя за жрецом ко входу, жадно разглядывал мраморный барельеф, который тянулся над колоннами, — всадники, девушки, погоняющие быков, женщины с ветками пальмы — эмблемой мира, шествие старцев... Краски фронтона — красная, желтая, голубая — радостно и нарядно сияли среди благородной белизны мрамора.

Александр с волнением вошел в храм, в мягкий полумрак. Свет жаркого, ослепительного дня проникал сюда только через распахнутые двери, рассеиваясь среди красно-синих стен. Афина стояла во весь свой огромный рост, в сиянье золотых одежд и высокого золотого шлема. Александр поднял глаза и встретился со сверкающим в полутьме взглядом богини. Она смотрела на него, чуть склонив голову, внимательно, испытующе, может быть, даже грозя...

И он, содрогнувшись, опустил ресницы.

Мир, названный Демадовым, был заключен. Все, что было задумано в мегароне царского дворца в Пелле, послы Филиппа осуществили в Афинах. Условия македонского царя были поставлены и приняты.

Афины во всем, что касается их внутренних дел, остаются свободными и независимыми. Македонская армия не должна вступать на афинскую землю. В афинские гавани не должно входить ни одно македонское судно. Область беотийского города Оропа, что на северо-восточной границе Аттики, захваченная Фивами, присоединяется к афинским землям. Филипп оставляет афинские границы нетронутыми. И без всякого выкупа отпускает военнопленных афинян.

Но Афины должны уступить Филиппу фракийский Херсонес. А вместе с Херсонесом Филипп взял проливы, контроль над черноморской торговлей, особенно торговлей хлебом. В привозном хлебе Афины постоянно нуждались, и теперь это ставило их в полную зависимость от Филиппа — может пропустить к ним корабли с хлебом, а может и не пропустить. Но что же делать? С этим теперь приходилось мириться. И афиняне радовались и боялись радоваться, не веря своей удаче. Они не надеялись отделаться так легко от войны, которая угрожала им полной гибелью.

Афинские правители с почетом проводили македонских послов. Филиппу в благодарность постановили воздвигнуть статую в Афинах, на рынке, в самой людной части города.

И обоим — царю Филиппу и его сыну Александру — даровали право афинского гражданства.

Александр возвращался счастливый и торжествующий. Все сделано, как надо. Ему не придется краснеть и смущаться перед отцом.

Всю долгую дорогу, в часы отдыха и во время ночевок в палатках, сидя по вечерам у костров, послы вспоминали о том, что видели, что слышали, что говорили.

— А Демосфен так и не показался, — с удивлением сказал Александр, когда они после ужина сидели у огня, — мне так хотелось посмотреть на него.

— Он уехал из Афин, — ответил Антипатр, — я тоже спросил о нем.

— Куда уехал?

— Взял военный корабль и отправился куда-то. Будто бы собирать дань с афинских союзников. Или за провиантом для города.

— А он не мог уехать позже?

— Конечно, мог бы. Но, видно, не хотел видеть нас, послов Филиппа. Да еще приехавших мириться. Ему надо было воевать с нами, ему надо было сокрушить царя македонского. Ну, а народу воевать вовсе не сладко. Видели, как поспешно погнали домой своих быков поселяне? Войны не будет, мир. Можно жить спокойно. У них еще и хлеб в полях не везде убран...

— А вы заметили, как много бедноты в Афинах? — сказал Гефестион. — Я просто поражен. Такой могущественный город, так украшен — и столько нищеты! Почему это?

— У них слишком много рабов, — нахмурясь, сказал Антипатр.

— А разве плохо, когда много рабов? — удивился Александр. — Чем больше рабов, тем больше рабочих рук, тем легче жить свободным гражданам.

— Это так. Но если всеми работами завладеют рабы, то что же делать свободным?

— А ты знаешь, Антипа, что говорил мой учитель Аристотель? «Необходимо, чтобы существовали рабы для всяких работ, а свободные люди, граждане, должны управлять ими». Видишь, я запомнил.

— Я тоже помню это, — сказал Гефестион, — он еще привел пример из «Илиады»...

— Да! — перебил Александр. — Он сказал: «Если бы каждое орудие могло выполнять свойственное ему дело само по данному ему приказанию...» Как те треножники Гефеста²:

...Готовил он двадцать треножников разом,
Чтоб их расставить вдоль стен своего благозданного дома.
К ножкам треножников он золотые приделал колеса,
Чтобы в собранье богов они сами собою катились.

Аристотель против того, чтобы с рабами обращаться дурно. Но он считает, что без рабов никак нельзя. Это только у Гефеста могли треножники катиться сами собой.

— Это одна сторона дела, — упрямо продолжал Антипатр, — а есть и другая, о которой Аристотель тоже говорил. Он говорил, что общение с рабами разлагает граждан, не говоря уже о том, что они лишают граждан работы. Вот ремесленник. Он придет и починит кому-то крышу — он заработал и, значит, сыт. Сошьет кому-то обувь или обожжет и продаст горшок. Опять-таки он заработал — и сыт. А если все это делают рабы, и притом бесплатно, — что же делать ремесленнику? Как ему быть? Вот и наполняется город нищетой. Рабы съедят Афины.

— Значит, по-твоему, Антипа, — сказал Александр, нахмурясь, — рабство нужно уничтожить?

— О нет! — Антипатр покачал головой. — Рабство должно существовать вечно. Рабы должны делать свое дело — работать в рудниках, рыть канавы, таскать камни, выполнять все грубые и грязные работы.

Что еще мог сказать Антипатр, если даже Аристотель, человек великого ума и таланта, считал, что рабство необходимо? Люди своего времени, они и не могли мыслить иначе, не могли представить себе, что рабство — это позор их общества, их государства.

— Но свободные тоже не должны сидеть дома без дела, — продолжал Антипатр. — А их дело — постигать воинскую науку, воевать, властвовать, покорять чужие страны, а не посылать вместо себя наемников, как делают афиняне. А что за воин наемник?

Говорили о многом, вспоминали о многом. Особенно о том, что видели в Акрополе. И о большом храме Афины Паллады. И о той Афине, бронзовой, что стоит под открытым небом и чье копье светит золотой звездой морякам, плывущим домой. И о храме Эрехтейоне, храме Посейдона, где внутри на скале остался след его трезубца. Как хороши белые мраморные фигуры его фриза на фоне из фиолетово-черного элевсинского известняка, как изящны его ионические колонны!..

Но одно воспоминание Александр хранил про себя — воспоминание о той минуте, когда он встретился взглядом со сверкающими глазами богини...

«Да, отец прав, — думал он, — нельзя разорять Афины. Нельзя их разорять».

И какой безвестной, глухой и печальной казалась ему теперь Пелла, затерянная в македонских горах!

¹Мрамор брали из каменоломен горы Пентеликон.
²Гефест — в древнегреческой мифологии бог огня и кузнечного мастерства.