Все для детей

Ион Крянгэ

ДАНИЛА ПЕРЕПЕЛЯК

Жили-были в одном селе два брата, оба женатые. Старший был трудолюбив, бережлив и богат и за какое дело ни брался, господь за него заступался, но детей у него не было. А младший брат был беден. Не раз бежал он от счастья и счастье от него, потому что был он ленив, неповоротлив в хозяйстве и неудачлив в делах; да и детей имел целую кучу! Жена у бедняка была женщина работящая, добрая, а у богатого – скупая и злая-презлющая. У бедного брата – был бы он беден грехами! – все же пара волов имелась, да еще каких: сизых, молодых, высоченных, рога острые, на лбах отметины, а сами ширококостные, жирные, лучше не сыщешь – хоть в телегу впрячь, хоть на люди показаться, хоть землю пахать. Зато ни плуга, ни бороны, ни телеги, ни саней, ни тынжалы1, ни косы, ни вил, ни граблей – ничего нужного в хозяйстве и в помине не было у этого непутевого человека… Всякий раз, когда была в них нужда, шел он к другим, особливо к брату, у которого всего было вдоволь. А тому жена покою не давала.

– Брат не брат, – говорила она, – а денежки не родня.

– Так-то так, жена, да ведь кровь не вода. Уж если не я, то кто и поможет?

Жена, не зная, что и сказать, умолкала и губы себе кусала. И все бы ничего, кабы не телега. Двух-трех дней, бывало, не пройдет, как снова Данила на пороге, просит телегу одолжить: то дров из лесу привезти надо, то муку с мельницы, то копны с поля, то еще невесть что.

– Слышь, брат, – сказал однажды старший меньшому. – Уже воротит меня от родства-то нашего! Есть у тебя волы, почему телегу не справишь? Мою ты вконец искалечил. Трах сюда, тарарах туда – пропадает телега. И потом знаешь, как говорится: отдай, поп, шпоры, сам кобылу пятками гони.

– Так-то оно так, – отвечал меньшой, почёсывая голову, – но что же мне делать?

– Как что делать? Ты меня послушай. Волы у тебя рослые да красивые. Ступай на ярмарку, продай их и других возьми, поменьше и подешевле. На остаток телегу купишь и станешь хозяином.

– А ведь совет-то неплох. Так я и сделаю.

Побежал он домой, вывел волов на веревке и побрел на базар. Но, как уже сказано, был он одним из тех, у кого собаки на ходу кусок из котомки тянут, и все дела свои делал навыворот. Город был неблизко, ярмарка подходила к концу. Но Даниле Препеляку сам черт не брат! Недаром же его Препеляком прозвали2 – только и было добра у него во дворе, что кол, сделанный его руками. Нахлобучил он кушму на голову, натянул на уши, и море ему по колено:

К дяде Ване –
Ноль вниманья;
К дяде Сене –
Пуд презренья!

Идёт он, идет с Думаном и Телешманом3 на ярмарку; как стал подыматься по холму пологому, видит – шагает навстречу человек, перед собой новую телегу катит, только-только на рынке купленную; в гору толкает, под гору осаживает.

– Постой, приятель, – говорит Данила, у которого волы так и рвались с веревки к сочной и пышной гречихе, что у самой дороги росла. – Придержи-ка свою телегу, словом с тобой перекинусь.

– Я бы постоял, да она стоять не хочет. А о чем речь-то?

– Ишь, телега у тебя словно сама идет?

– Да вроде… Почти что сама. Не видишь разве?

– А знаешь что, приятель?

– Буду знать, если скажешь.

– Давай меняться: ты мне телегу, я тебе волов. Хватит мне с ними мороки: то сена им подавай, то в загон ставь, то как бы волк не задрал, то еще чего… Уж как-нибудь ухитрюсь телегу толкать, особливо, если сама идет.

– Шутишь, человече, или правду говоришь?

– Не шучу, – отвечает Данила.

– Однако вижу, ты малый себе на уме… – говорит хозяин телеги. – Твое счастье, что я добрый сегодня; что ж, по рукам! Счастливо тебе телегой владеть, а мне волами!

Оставил ему телегу, сам с волами к лесу свернул и вскоре пропал из виду. А Данила про себя думает:

– Здорово же я его подковал… Только бы он не раздумал. Но вроде не цыган, не пойдет на попятный.

Впрягся он в телегу, под гору домой топает.

– Го, телега чудная, го! Вот когда нагружу доверху, повезу мешки с мельницы или сено с поля, тогда не хуже катись!

А телега все вперед, вперед, словно обогнать его хочет.

Вот окончился спуск, подъем начинается. Толкай е` в гору, кто может! Данила туда, Данила сюда – обратно телега катится.

– На! Вот и вышла мне боком телега!

С большим трудом подал он телегу в сторону, подпер на месте, присел на дышло, думу думает:

– Вот так так! Коли я Перепеляк Данила, то волов загубил, а коли нет, то телегу нашел. То ли я Перепеляк, то ли нет…

Глядь человек мимо шагает, гонит козу на ярмарку продавать.

– Слушай, приятель, – говорит Данила. – Не отдашь ли козу взамен телеги?

– Да видишь ли… Коза у меня не попрыгунья какая-нибудь, к тому же и молочная.

– Что толковать впустую? Молочная-немолочная, бери телегу, отдавай козу!

Тот, конечно, спорить не стал; отдает козу за телегу. Потом других телег дождался, к одной из них свою привязал и отправился восвояси, а Данила с разинутым ртом на месте остался.

– Ладно, – сказал себе Препеляк. – Его-то, по крайности, здорово я обставил…

Потащил он козу на ярмарку. Но коза козой остается! Так во все стороны дергает, что вовсе ему опостылела.

– Поскорей бы до базара добраться, – говорит Препеляк. – Отделаться от такого добра.

Идет он, идет, а навстречу человек с базара возвращается с гуской под мышкой.

– Здорово, добрый человек, – говорит Данила.

– Дай боже здоровья!

– Не хочешь ли меняться? Бери у меня козу, давай взамен гуску.

– Вот и не угадал. Не гуска, а гусак. Я на семя его купил.

– Давай сюда! Я тебе тоже доброе семя дам…

– Коли еще добавишь чего, может, и уступлю. А нет, так счастье моим гусыням: такое потомство заведут через него, что только держись!

Словом, туда-сюда, один прибавляет, другой уступает – просватал-таки козу Препеляк! Хватает он гусака и дальше шагает, к ярмарке; а гусак у него в руках гогочет вовсю: га, га, га, га!

– Вот те на! От черта избавился, на батьку его напоролся! Оглохнуть можно. Ничего, сейчас и тебя поженю, негодник этакий!

Рядом человек кошелями торговал. Променял у него Данила гусака на кошель, что на длинных ремнях на шее носят. Берет он кошель, крутит, вертит в руках, потом говорит:

– Фу ты, пропасть, чего ж я наделал! Была пара волов таких, что любо-дорого посмотреть, а остался с пустым кошелем. Мэй, мэй, мэй! Ведь не впервой я в дорогу пускаюсь. А сегодня словно чёрт разум отнял.

Походил, походил он еще, глаза на ярмарку пяля, и к дому затопал. До села добрался и на радостях прямо к брату:

– Здравствуй, брат!

– Добро пожаловать, брат Данила! Долго же ты на ярмарке пропадал!

– Да вот так, брат; туда поспешил, обратно людей насмешил.

– Ну, а вести какие с базара несешь?

– Не ахти какие. Волы мои, бедняжки, как в воду канули.

– А что, зверь какой напал или выкрали их тебя?

– Какое? Своей рукой их отдал, брат.

Рассказал Данила всё, как было, по порядку, от начала до конца.

– Словом, – говорит, – чего там долго болтать? Была пара волов, а теперь один кошель, да и в том ветер свищет, дорогой брат.

– Ну, по правде сказать, большой ты простак!

– Что ж, брат, зато теперь набрался я ума-разума. Хотя и то сказать, толк-то какой?

Коль есть умишко,
То нет излишка.
Коль мед есть сладкий,
То нету кадки.

На, бери себе кошель, нечего мне с ним делать. Но Христом богом тебя заклинаю, в последний раз одолжи мне твою телегу с волами; дровишек из лесу привезу жене и детям, а то у них, у бедняжек, ни искры в печи! А уж дальше – будь что будет, не стану тебя больше тревожить.

– Тьфу! – молвил брат, выслушав его до конца. – Видно, господь населил эту землю кем смог. Ступай, бери телегу, только знай, что это в последний раз.

Даниле только того и надо. Сел в телегу, погнал волов. Приехал в лес, приглядел дерево потолще, вплотную подал телегу. Не выпряг волов, стал дерево рубить, чтобы сразу оно в телегу свалилось. Уж таков был Данила Перепеляк! Стучит он по дереву, стучит и – пыррр! Валится тяжелый ствол, телегу в щепки, волов насмерть!

– Ну вот! Насолил же я брату! Что теперь делать-то? Я так думаю, что хорошо, то не худо: Данила напутал, Данила и распутай. Может уломаю брата, даст он мне кобылу. Убегу с нею куда глаза глядят; жену с ребятишками оставлю на милость всевышнего.

С этими словами пошел он и, по лесу идучи, заблудился. Долго плутал, пока, наконец, не найдя дороги, набрел на какой-то пруд; увидев лысух на воде, запустил в них топором, чтобы хоть одну птицу убить, отнести брату в подарок… Лысухи, однако, не будучи ни слепыми, ни мертвыми, улетели; топор пошел ко дну, а Перепеляк стоит на берегу, рот разинул.

– Эх! Не везет мне сегодня! Вот так денёк! Видать, кто-то за мной по пятам ходит!

Пожал он плечами и дальше пошел. Брёл, брёл, еле-еле дорогу отыскал. Приходит в деревню к брату и такую околесицу несёт – ни в какие ворота не лезет.

– Брат, пособи мне ещё и кобылой, верхом волов погонять! Ливень большой прошел по лесу, и такая теперь грязь да гололедь – на ногах не устоишь.

– Мэй, – отвечает брат, – видно, тебе в монастырь идти надо было, а не среди людей жить, всем досаждать, жену и детей мучить. Вон с глаз моих! Ступай, куда глухой колесо отнес, а немой кобылу погнал, чтоб духу твоего здесь больше не было!

Кобылу! Уж Данила-то знает, куда её гнать – волам поклониться и с телегой попрощаться. Вышел он во двор, схватил топор, вскочил на кобылу, и поминай как звали! Когда спохватился брат – ищи ветра в поле! Уже Перепеляк у пруда, топор свой ищет; и тут-то припомнились ему слова брата: что, дескать ему бы, Даниле, монахом быть.

– Поставлю-ка я монастырь на этой лужайке, да такой, чтобы слава о нем по всему свету пошла, – сказал он. И тут же взялся за дело. Сперва крест смастерил и всадил в землю – место отметить. После в лес отправился, стволы подходящие высматривать: один для столба пригоден, другой для фундамента, третий на балку, четвертый на сваю, пятый на било; а пока он про себя бормочет да бормочет, вылезает из пруда чёрт и прямо к нему:

– Ты чего тут строить собрался, человече?

– Сам не видишь разве?

– Да ты погоди! Не валяй дурака. Пруд, и лес, и все это место – наше.

– Может, скажешь, что и утки на воде тоже ваши, и топор мой, что на дне озера? Вот я вас научу все на свете к рукам прибирать, отродье рогатое!

Что было черту делать? Бултых в воду, докладывает самому Скараоскому про человека божьего с норовом чёртовым. Затревожились черти, посовещались меж собой, и Скараоский, чертов начальник, отправляет к отшельнику Даниле одного из них с буйволовым бурдюком, полным золота, только бы Данила убрался из этих мест.

– На, бери деньги! – говорит чёртов посол Даниле, – сматывайся подобру-поздорову.

Глянул Перепеляк на крест, глянул на черта, на золото… Пожал плечами и говорит:

– Ваше счастье, нечисть поганая, что деньги мне дороже отшельничества, а то бы я вам показал!..

Отвечает чёрт:

– Не противься ты, человече, владыке ада; бери лучше деньжата и уходи восвояси.

Оставляет чёрт деньги и возвращается в пруд, а там Скараоский вне себя от утраты денег таких огромных, на которые множество душ купить можно.

Перепеляк между тем думу думает, как бы деньги поскорее домой переправить.

– Ладно, – говорит Данила. – Как-никак, деньги такие на дороге не валяются. Монастыри надо строить, коли охота, чтобы черти тебя уважали, сами золото к ногам тебе клали.

Пока прикидывал он, как бы деньги домой свезти, является к нему из пруда другой чёрт и говорит;

– Слышь, человече! Передумал мой господин: надо сперва силами померяться, а уж потом деньги возьмешь.

"Вот так так!" – вздохнул про себя Перепеляк. Но как говорится: молодой красив, а богатый сметлив. Нахватался уже Данила ума-разума.

– Померяться? А как же нам меряться-то?

– А вот как: перво-наперво, кто из нас двоих кобылу твою на спину взвалит и трижды пруд обежит, не передохнув и на землю ее не поставив, тому и деньги достанутся.

Сказал, кобылу себе на плечо вскинул, мигом трижды пруд обежал. Стало Перепеляку от чертовой прыти не по себе, однако взял он себя в руки и говорит:

– Ну, Микидуца4, я думал ты посильнее будешь. Ты кобылу себе на спину взвалил, а я ее меж ногами держать буду.

Вскочил он на кобылу и сразу же, без передышки, трижды вокруг пруда объехал. Подивился черт и – что было делать? – другое придумал:

– Наперегонки давай побежим.

– Микидуца, Микидуца! Ты с кем же это вздумал бежать наперегонки?

– А что?

– Иди-ка сюда, покажу тебе…

Пробрался он с чёртом в кустарник, а там заяц спит.

– Видишь, маленький такой, спит, в клубок свернулся?

– Вижу.

– Это сынок мой меньшой. Ну, держись! Я его вспугну, а ты догоняй!

И как закричит:

– У-лю-лю! На-на-на!..

Вскинулся заяц, а чёрт за ним. Скачут, скачут, пока не потерял черт зайца из виду… Давно ли все над Перепеляком смеялись, а теперь стал он над самим чертом потешаться. Стоит Данила, за живот держится, хохочет над чёртовой глупостью, а тут и чёрт прибегает, весь запыхался:

– Ну, и проворен же твой сынишка, правду сказать! Только его поймать изготовился, а он возьми да исчезни из виду, поминай как звали!

– В батьку своего пошел маленький, – говорит Данила. – Ну, так как же, не прошла охота со мной тягаться?

– Держи карман шире!.. Лучше давай в борьбе померяемся.

– В борьбе? Что ж, давай, коли жизнь надоела. Мэй! слыхал я от стариков, что, мол, черти себе на уме, а погляжу на тебя, ну чем не круглый дурак? Слушай. Есть у меня дядя, старый-престаренький. Девятьсот девяносто девять лет ему и пятьдесят две недели. Сможешь его побороть, тогда и со мной потягаешься. Только я так считаю, что утрёт он тебе нос.

С этим словами пошел он, сделав чёрту знак следовать за ним.

Отшельником будучи, в поисках диких кореньев и малины, обнаружил Данила как-то – в глубине леса, под большими камнями, медвежью берлогу. Вот подходят они к той берлоге, и говорит Данила:

– Здесь живет мой дядюшка. Входи смело. Он там в золе дрыхнет, нос в головешку уткнул. Говорить только не может, зубы у него выпали лет тыщу с лишним назад.

Чёрт, когда делать ему нечего, известно, что делает… Входит в берлогу, хвостиком закрученным перед носом у дядюшки водит. Этого не хватало Топтыгину! Как взъярится, как выскочит из берлоги, хвать чертяку под мышку и так прижал, что из бедного чёрта едва дух не вылетел, глаза на лоб вылезли, словно две луковицы.

– Ну, вот! Не искал беды, а нашел, – говорит Данила, поглядывая издали и давясь со смеху.

Извернулся чертяка, изловчился невесть как, – выскочил из лап Топтыгина. Как увидел Данила черта живым-невредимым… кинулся якобы вызволять его.

– Оставь, человече; отстань, не прикидывайся. Знал ведь, какой грубиян у тебя дядя, зачем послал меня с ним бороться?

– А что? Не понравилось? Теперь со мной давай!

– С тобой, и только с тобой, в гиканье тягаться будем. Кто громче гикнет, тому и деньги достанутся.

"Ладно, – думает Данила, – уж я тебе гикну!.." А сам говорит:

– Мэй, Микидуца, гикни-ка ты сперва, послушаю, как у тебя получается.

Раскорячил чертяка ноги, одну на восток упер, другую на запад, руками намертво за хляби небесные ухватился, разинул рот шире ворот и как гикнет – содрогнулась земля, ахнули долины, заклокотали моря и рыбы в них переполошились: чертей из пруда высыпало видимо-невидимо, и еще немного – раскололся бы свод небесный. А Данила сидит себе верхом на бурдюке, набитом деньгами, и в ус не дует:

– Ишь ты! Неужто громче не можешь? Почти тебя и не слышно. А ну, гикни еще разок!

Гикнул чертяка еще страшнее.

– Теперь еще меньше тебя слышу. Еще разик давай!

Гикнул черт в третий раз, да так, что едва не надорвался.

– А теперь и вовсе не слышно… Мой, что ли, черед пришел?

– Вроде, твой…

– Мэй, Микидуца! Теперь, когда гикну я, непременно оглохнешь, мозги из черепа выпрыгнут. Понятно? Но поскольку я тебе друг, послушай моего совета.

– Какого совета?

– Дай-ка завяжу тебе полотенцем глаза и уши, коли еще пожить охота…

– Что хочешь и чем хочешь вяжи, только бы не умереть мне!

Стянул Данила черту накрепко глаза и уши повязкой, будто в жмурки играть, схватил дубовую толстую палку (потому что, хоть он и отшельник, Данила, а все-таки больше в дубину верил, чем в святой крест) и бац его, черта, по правому виску!

– Ой, хватит, больше не гикай!

– Нет, Сарсаила, шалишь! Ты разве не трижды гикал?

И трах его по левому.

– Ой, ой, довольно!

– Нет, не довольно! – и ещё разок во имя отца даёт.

– Ай, ой! – истошно завопил чёрт. И как был, с завязанными глазами, жалобно стеная, извиваясь змеей, кинулся в пруд, а там уж поведал самому Скараоскому обо всем происшедшем и что, мол, с этаким колдуном шутки плохи.

А Данила сидит у своего бурдюка и тяжко вздыхает. Ума не приложит, как бурдюк тот домой доставить. Но вот к нему третий чёрт является. В руках у него булава огромная; грохнул он булавой оземь и говорит:

– Мэй, человече! Теперь погляжу на тебя, каков ты есть. Кто из нас булаву эту выше подбросит, тому и деньги достанутся.

"Ну, Данила, – говорит Перепеляк сам себе, – тут тебе крышка". Но, как говорится, нужда возчика учит.

– Что же, бросай ты первый, чертяка!

Взял чёрт булаву и так высоко подбросил, что и не видать её; лишь через три дня и три ночи упала она со страшным гулом и вошла в землю до самых недр, сотрясая опоры вселенной.

– Теперь ты бросай, – хвастливо сказал черт.

– Брошу, небось, только вытащи ее сперва на поверхность земли, чтоб и я кидал, как ты кидал.

Послушался черт и вытащил.

– Ну, теперь живее давай, некогда мне ждать.

– А ты потерпи, сатана, маленько, детишки тебя за полу не тянут.

Терпит чертяка, что ему делать? Немного времени прошло, вот и день погас. Небо стоит ясное, звезда со звездой переглядываются; высунув голову из-за холмов, месяц, слегка покачиваясь, озаряет землю.

– Ты чего же, человече, не бросаешь?

– Сейчас брошу, только заранее тебе говорю, попрощайся с булавой.

– Как так?

– Видишь пятна вон там, на луне?

– Вижу.

– Это братья мои, что на том свете. До зарезу им железо требуется, лошадей подковать. Видишь, как мне руками машут, булаву подкинуть просят.

С этими словами берется Данила за булаву.

– Стой, голова безмозглая! Булава-то нами от прадедов в наследство получена, не отдадим ее ни за что на свете!

Выхватил черт булаву из Даниловых рук и во весь дух – к пруду. Бухнулся в воду, рассказал Скараоскому, как едва булаву не загубил. Разгневался Скараоский, вызвал к себе всё сатаньё, топнул ногой.

– Сейчас же, – кричит, – пусть отправляется один из вас и одолеет заклятого врага нашего!

Предстал перед ним один из чертей, весь дрожит.

– Слушаюсь, ваша низость! Иду выполнять нечистый ваш приказ.

– Ступай! И знай, если справишься, в должности повышу.

Понёсся черт сломя голову, в один миг к отшельнику Даниле примчался.

– Слышь, человече, – говорит чёрт. – Ты своими делами бесчестными все сатаньё растревожил, но уж теперь от расправы не уйдешь. Давай будем клясть друг друга, и кто из нас в проклятьях искусней окажется, тому и достанутся деньги.

И как начал бормотать, заклинать да клясть, тут же лопнул глаз у Данилы. Бедный Перепеляк! Видно, на роду ему было написано искупить грехи и кобылы братниной, и козы, и гусака-жениха, и волов, в лесу загубленных. Отозвались бедняге слезы гусынь обездоленных!

Господи, немало приходится выстрадать отшельнику праведному, когда удаляется он от суеты мирской, о божественном помышляя. Перепеляк-отшельник вовсе теперь рассорился с чертом… И то сказать, есть ли что на свете чувствительней глаза? Скривился Данила от боли! Но как ни страдал, а взял себя в руки и говорит:

– Не запугаешь такими уловками, сатанинская нечисть! Будешь пальцы себе кусать, всю жизнь меня поминать будешь.

– Ладно, будет тебе языком трепать; проклинай давай, увидим, каков ты мастер.

– А ты взвали-ка бурдюк с деньгами на спину себе и ступай ко мне домой: не захватил я с собой отцовских проклятий. Понятно?

Сказал и уселся верхом на бурдюк; взвалил его черт вместе с бурдюком на плечи, быстрее мысли прилетел к дому Данилы Перепеляка. Видят жена и дети Данилы – буйвол летит по воздуху. В страхе пустились наутек. Стал их Данила по имени кликать, и они, узнав его голос, остановились.

– Сынки мои милые, бегите скорее, несите сюда проклятия отцовские: чесалку да гребни для пакли!

Стали ребятишки со всех сторон сбегаться, проклятия отцовские несут. Пришел и на Данилову улицу праздник.

– Хватайте, ребятки, сударика этого, кляните его, сколько влезет, чтоб и ему по вкусу пришлось!

А с детьми, сами знаете, и черту не сладить. Навалились всем скопом и давай его драть. Завопил чёрт во все горло. Еле-еле из их рук вырвался. И как был, избитый, изувеченный, о деньгах и думать забыв, наутёк пустился.

А Данила Перепеляк, ни от кого больше обид не видя, распростившись с нуждой, ел да пил, да горя не знал до глубокой старости за одним столом с сынами сынов своих.

1 Тынжалэ – добавочное дышло при запряжке двух пар волов.
2 Перепеляк – в крестьянском дворе сучковатый кол, на котором хозяйки вешают горшки и посуду для просушки.
3 Думан, Телешман – клички волов.
4 Микидуца – так называют чертенят в молдавских сказках.

Перевод: Г. Перов